Работники мельницы начинают рано, иногда в четыре утра!
— Люблю вставать до рассвета! — отвечал Гийом. — Разумеется, я оплачу комнату и стол.
Колен замахал руками. Клер этому не удивилась: освободившись от долгов, отец перестал думать о финансах. Бертий жадно следила за разговором. Ее душа трепетала, будучи на пороге счастья, — пусть мизерного, но все же… У нее будто больше не существовало тела — оно стало легким, таким легким! В ее хрупкой груди гулко стучало сердце.
Раскланиваясь, Гийом Данкур сжал ее руку.
— До скорой встречи, мадемуазель Бертий! — прошептал он. — Я привез целый чемодан книг. Думаю, вы найдете для себя что-то интересное!
Клер это слышала. И видела, как лицо кузины озарилось новым светом. Когда они остались одни, Бертий спросила:
— Скажи, я могу ему понравиться? Как друг, только как друг?
— Нет такого человека на свете, кому ты бы не понравилась, принцесса! Ты такая красивая! Гийом только на тебя и смотрел!
Ортанс, услышав, что в кухне наступила тишина, затарабанила в пол.
— Иду, мамочка! И принесу тебе сидра, благо его на всех хватит! — крикнула Клер.
На пороге возникла Этьенетта. Ее чепец сомнительной белизны съехал чуть ли не на затылок. Тяжело дыша, она пробормотала:
— Ваши козы, мамзель! Они убежали в сторону Понриана! Я — следом, но слишком жарко, и разве за ними угонишься!
Юная служанка страдальчески закатила глаза, однако она уже успела заметить и бутылки с сидром, и печенье в коробке. Бертий стало стыдно за свою сегодняшнюю грубость.
— Иди сюда, Тьенетта! — тихо сказала она.
Бертий налила ей сидра, дала три печенья.
— Когда станет прохладнее, пойдешь и найдешь, — пожала плечами Клер. — Нет, лучше я сама, с Соважоном! Сегодня вечером можешь быть свободна. И завтра целый день тоже. Твоя мать говорила, что ты ей нужна, — вчера, когда привезла молоко. Но перед уходом убери фасоль, а стручки отдай свинье!
— Хорошо, мамзель Клер! Спасибо!
Клер посмотрела на часы на стене. Несколько часов отделяли ее от встречи с Жаном.
«Как я по нему соскучилась!» — подумала она.
Оставив Бертий мечтать о своем, она поднялась на второй этаж. И походя нащупала что-то увесистое в кармане передника.
— Кольцо!
Ортанс потребовала полный отчет. Присев на край кровати, девушка молча вынула футляр и открыла.
— Все хорошо, мамочка! Папа вечером все тебе расскажет. Смотри, Фредерик Жиро подарил мне украшение! Я хочу, чтобы это хранилось у тебя. Даже лучше, если ты будешь его носить. Тогда никто на него не покусится!
И Клер надела кольцо онемевшей от изумления матери на палец. При виде такого чуда Ортанс, разумеется, смягчилась.
— Доченька, такой подарок! Как я за тебя рада! Станешь настоящей дамой! Не бойся, я с кольцом не расстанусь. И правильно, что осторожничаешь. У нас не мельница, а проходной двор какой-то!
Это был один из тех редких случаев, когда Ортанс улыбалась. Испытывая к ней что-то вроде жалости, Клер поцеловала мать в лоб, поправила подушки.
— У меня много работы, мам. Я пойду!
В коридоре она вздохнула с облегчением. Ей очень не хватало Жана. В его объятиях Клер уже ничего не страшило.
«Не хочу, чтобы он уезжал! Никогда!»
* * *
Этьенетта яростно вонзила иголку в ткань. Мать наблюдала за ней, отмечая про себя, что дочка умудрилась унаследовать ее дурной характер. Обе пришли на посиделки к Жанне, матери Катрин. Бедная женщина, которая до сих пор носила траур, пригласила пару соседок с шитьем посидеть вечером у очага. Муж ее уже лег, а младшая дочка, Раймонда, улыбалась гостьям. Малейшее развлечение помогало ей забыть свое горе. Она все еще тосковала по сестре.
С почерневших потолочных балок свисали вязанки чеснока и лука, а еще — пучки полыни, запаха которой боятся мухи. В большом очаге тлели два поленца — летний огонь, которого хватит, чтобы согреть воду для цикорного напитка. Женщины пили его с удовольствием, щедро сдабривая сахаром, а сегодня к нему обещали подать блинчики.
Раймонда вышивала наволочку. Она тихонько спросила у матери:
— Мам, а почему ты не захотела, чтобы мы сели на улице?
— Гроза собирается! И в доме не жарко.
Этьенетта вытерла вспотевший лоб.
