Приход Колена разрешил все ее сомнения. Лицо у бумажных дел мастера было мокрое от пота.
— А, Клеретт! Ты вернулась! Жара в бродильном цеху страшная! Ужасно хочется пить!
Девушка зачерпнула стаканом воды из керамического сосуда, в котором она сохранялась прохладной, и, полный до краев, подала его отцу.
— Спасибо! Все силы отдаешь работе, а мысль, что можешь вот-вот этого всего лишиться, все равно гложет…
— Папа, прошу, не говори так больше! Я много дней подряд только об этом и думала, жалея тебя. Но теперь твоим тревогам конец! Я хотела объявить за ужином, ну да ладно. Вот, держи! Теперь ты никому ничего не должен.
Из выреза на корсаже она извлекла сложенный вдвое листок и с каменным лицом подала отцу. Колен взял документ, а узнав его, побледнел.
— Можешь сжечь его или порвать, — сказала ему дочь. — А лучше брось в чан с бумажной массой, чтобы от него следа не осталось. Я его тебе дарю. Это подарок за все те годы, когда ты меня любил, оберегал и баловал. Ты был таким несчастным, папочка…
Плечи у Клер поникли, и она расплакалась. Красивое личико ее исказила гримаса отчаяния. И, совсем как маленькая, она не пыталась скрыть слез.
— Клер, девочка моя! Что ты наделала?!
Колен раскрыл объятия, и она укрылась в них, дав волю своему горю.
— Папа, я должна была это сделать — ради всех вас! Я обещала Фредерику, что стану его женой. И ты больше ничего не должен семье Жиро. Ну вот, ты все знаешь! И больше ни слова об этом. Ни слова, пап! Минимум год мы об этом не вспоминаем. Фредерик дал мне год отсрочки.
И, похоже, он правда меня любит…
Как бы ни был бумажных дел мастер взволнован, он не сумел скрыть своего невыразимого облегчения. Он расцеловал дочку, обнимал ее снова и снова. И ни слова возражения Клер так и не услышала. Она, которая ждала, что отец возмутится, упрекнет в безрассудстве.
— Клеретт, милая, не знаю, как тебя благодарить! У меня словно гора с плеч свалилась! А я думал, что все, конец! Ты поступила правильно, моя девочка! Я безмерно тебе благодарен!
Не это она хотела услышать… Но мало-помалу отцовская радость утешила Клер. И она даже испытала некоторую гордость за свою жертвенность.
— Съезжу в Ангулем и найду новых клиентов! Теперь проблемам конец! Мы всё наверстаем. Мои парни готовы работать не покладая рук. Идем, Клер! Расскажешь, как вы с Фредериком поладили. И ведь слова не сказала о своих планах! Красивый у них дом, правда? Какая мебель, ковры…
Перед таким всплеском энтузиазма Клер вдруг почувствовала себя более взрослой и искушенной в жизни, нежели собственный отец.
— Лошади мне очень понравились, пап, — отвечала она. — Для меня нет жилища прекраснее, чем наша мельница. Я, пожалуй, поднимусь к Бертий. Она наверняка скучает одна в спальне. Расскажи все маме сам, хорошо?
Она взбежала по лестнице. Колен, который еще не оправился от приятного потрясения, не пытался ее удержать. Он увидел только, как мелькнули на лестнице желтое платье, белые шелковые чулки и красная ленточка на шляпке.
— Клер! — тихо позвал он. — Клер! У меня есть время поговорить. Ты так ничего и не объяснила!
Девушка оглянулась, подалась назад, чтобы его видеть.
— Я же просила, чтобы мы об этом больше не вспоминали, пап. Сжалься надо мной, бога ради!
Только теперь Колен Руа понял, какую цену ей придется заплатить через год. Клер не любила будущего мужа. Только что в черных глазах дочери он прочел затаенный гнев, горечь отречения. Расстроенный, он вернулся в цех.
* * *
Прошел месяц. Близился конец июня. Солнце заливало долину своим слепящим светом. У подножия скал, на камнях, между зарослями диких левкоев грелись, свернувшись кольцами, гадюки. Вода в реке текла медленнее обычного. На соседних холмах принадлежащие Жиро поля укрылись белесым ковром поспевающей пшеницы. В этом году жатва обещала быть ранней…
Бертий и Клер саду предпочли прохладу своей спальни, где, обмахиваясь веерами, неутомимо обсуждали будущее. Комната хорошо проветривалась, и с потолочных балок свисали многочисленные букеты сухих цветов.
Чтобы чем-то занять руки и, что еще важнее, голову, Клер с удвоенным усердием занялась сбором лекарственных трав.
