Жан сел на кровати, схватил Базиля за плечи:
— Почему ты так говоришь? Почему мы больше не увидимся?
Базиль, которому ломать эту комедию тоже было не в радость, легонько его оттолкнул. Он корил себя за то, что сболтнул лишнее. Под внимательным взглядом синих глаз парня, заподозрившего неладное, он призадумался. Клер все еще свободна и влюблена в Жана — горячую голову, и тоже по уши влюбленного… Все еще может измениться. И он сказал так:
— Что б я так знал! Одному Господу Богу известно, что будет завтра, и уж точно не тебе и не мне! Есть хочешь?
— Я голодный, сколько себя помню!
— Тушеная фасоль, выращенная вот этими руками, — звучит заманчиво? Кастрюля еще на углях, в большой комнате. Я добавил молодого чесночка, петрушки и большой кусок сала. С такой вкуснотищей забудешь про всех девчонок на свете!
Жан засмеялся. Здесь он в безопасности и, как говаривала директриса исправительной колонии, «имеет стол, кров и чистую постель». Однако различия были колоссальные. Суп был куда вкуснее, не говоря уже о рагу. Никто не заставлял ворочать камни, рыть заступом землю. И Клер обязательно придет, он знал это наверняка.
* * *
Полуденный сон Ортанс нарушили стук экипажа и яростный лай. Она моргнула раз-другой, окинула взглядом обстановку спальни, которую за время своего добровольного заточения изучила досконально.
— Ой! Он шевельнулся! — прошептала она.
Будущая мать сунула руки под одеяло, прижала к животу. Под теплой кожей угадывалось легкое шевеление плода.
— Мой сынок крепенький! С ним все хорошо.
По щекам у нее заструились слезы, но это были слезы радости. Ортанс не одобряла таких человеческих проявлений, как нежность, кротость. Однако вторая беременность смягчила ее суровый, нелюдимый нрав. Она поудобнее устроилась на кровати, радуясь своему уединению. Она в полной мере наслаждалась этими часами праздности и блаженства. Безумства плоти, порождающие новую жизнь, казались ей пустяком в сравнении со счастьем, которое она сейчас испытывала.
«Когда я пришла каяться, отец Жак, мне в утешение, сказал, что Господь даровал людям радости плоти, чтобы они множились и заселяли землю… Может, оно и так. Но я, когда рожу своего сыночка, поставлю на этом крест. Колен ко мне больше не прикоснется!»
Ортанс зажмурилась и улыбнулась, став при этом почти красавицей. Если бы она увидела себя в этот момент, у нее, быть может, отлегло бы от сердца и она пожалела бы, что загубила молодость, считая себя дурнушкой.
Голос Клер в кухне вывел ее из приятного полузабытья, в которое она постепенно соскальзывала. Девушка отчитывала пса и гремела кастрюлями. Ортанс так и не подали полдник, но никого звать она не стала.
«С большим аппетитом поем супа!» — подумала она.
В соседней комнате Бертий тоже услышала коляску и лай Соважона. Отложив книжку, она привстала на локтях, а потом и села, опираясь спиной о подушку.
— Почему Клер не идет? — воскликнула она в нетерпении. — Мне же любопытно, что она сказала Фредерику!
Юная калека испытывала прямо-таки болезненную ажитацию, и только подробный, обстоятельный рассказ Клер мог ее утихомирить. Но напрасно Бертий прислушивалась к шагам на лестнице.
— Ты безобразник, Соважон! — выговаривала в это время Клер своему псу. — Нельзя вот так сбегать из дома, ты не можешь всюду ходить за мной! Как ты умудрился порвать цепь?
Зверь всячески демонстрировал ей свое безмерное обожание, а в один момент даже поставил лапы ей на колени и лизнул лицо. Когда Клер наклонилась, чтобы его погладить, стал ласково покусывать ей пальцы. Потом упал на спину, откинув голову и подставляя ей живот. Девушка понятия не имела, что сейчас Соважон ведет себя, как его собратья-волки. Он демонстрировал свою покорность и верность, поскольку видел в ней доминантную волчицу, вожака стаи. Клер его поведение казалось забавным. Она поставила ногу между передними лапами пса, потом подвинула ее вверх, к горлу. Волк-полукровка замер, послушный и довольный.
— Ты выиграл! — сказала девушка. — Никогда тебя не брошу!
Однако счастливая улыбка ее тут же погасла. Куда податься в первую очередь? К отцу или к Бертий?
