— Ну, ехать-то я, в принципе, не против. Но вот как быть с деньгами?
— А для тебя вопрос воссоединения семьи упирается исключительно в деньги?
— Тамар, в нашем возрасте надо рассуждать спокойно, не теряя головы.
— Хорошо, а если я скажу тебе, что денег не будет?
— Тогда я даже не знаю, как и быть…
— Вот потому что ты никогда ничего не мог решить, мы и жили так…
Так… Ну, в общем, так, как мы и жили!
Игорь только хотел что-то возразить, как Тамара перебила его:
— Ты прекрасно знаешь, что я всю жизнь прожила с нелюбимым мужчиной только ради материального благополучия. Сначала ради благополучия сына, а потом, кстати, еще и ради твоего! А почему? Почему мы не могли быть с тобой вместе? Да потому что ты никогда ничего не мог решить сам!
— Послушай, Тамара, если я такой плохой — за что же ты меня любишь?
Тамара осеклась и опустила глаза, а ее любовник продолжал развивать наступление:
— То-то же! И не надо делать из меня монстра, который виноват во всех твоих бедах. Мы оба устраивались в жизни как могли. И как бы ты там ни пыжилась, изображая из себя светскую даму, жену бизнесмена — ты так и осталась простой акушеркой. Да, дорогая, не обижайся, — ответил Игорь на вопросительный взгляд своей любовницы. — Со мной — то же самое: сколько бы я ни назывался "начальником автосервиса", я тоже остался простым автомехаником. Так что как были мы с тобой связаны — так навсегда и будем.
Мы же идеальная пара!
Игорь усмехнулся, Тамара усмехнулась в ответ и лукаво спросила:
— Но простая акушерка и автомеханик с миллионом евро — это не так уж плохо, а?
— С миллионом?! — Игорь аж подскочил в кресле.
— Ну, так что — ты решил? Ты со мной или нет?
— Тамарка! Да куда ж я без тебя! Горькая улыбка легла на лицо Тамары.
* * *
Когда Николай Андреевич, вернувшись от Баро, вошел в офис, Олеся протянула ему распечатку нового электронного письма. В нем было требование миллионного выкупа за Кармелиту еще и с Астахова.
— Значит, еще один миллион… Когда это пришло?
— Пару часов назад… Коля, но где же мы возьмем такие деньги? Нам и так пришлось остановить весь твой бизнес, чтобы помочь Зарецкому!
Астахов скомкал в руке листок с письмом.
— Значит, надо заложить дом, картины! Олеся, обналичь все счета, все. И срочно! И еще — если не хватит, возьми кредит в банке под мое имя. Бери кредиты под дом, подо что угодно!..
Прежде всего, Форс подробно расспросил Свету о здоровье, обо всем, что сказал врач, о предписанном ей режиме, не упустив ни одной мелочи. Потом попросил дочку сделать ему чай, и когда та отправилась на кухню, к Антону повернулось лицо уже не заботливого отца и тестя, а лицо Удава, глаза удава, который смотрит на кролика.
— Ну? Вы с мамой уже потребовали выкуп с Астахова?
— Да.
— Сколько?
— Миллион евро.
— Молодцы. И как будем делиться?
— Делиться? — на лице Антона появилось искреннее удивление.
— Не понимаю твоего изумления, Антон. Ты что, не думал делиться?
— Нет, почему же. Но я думал, что дележка уже произошла сама собой: вы получаете деньги с Зарец-кого, мы — с Астахова. Вам — миллион, и нам с мамой — миллион.
— Это за что ж это вам миллион?
— Как это — за что? За информацию, Леонид Вячеславович. Говорят, она во всем мире сейчас очень дорого стоит.
— А может быть, это плата за то, что ты струсил и сначала отказался принять участие в похищении? Зато, что мы с моими людьми провели всю операцию, сделали всю грязную работу, пошли на риск, пока ты сидел и ждал, когда вывалить свою информацию? За это?
— Да, но, Леонид Вячеславович…
— Молчать! Значит, ты считаешь справедливым поделить все поровну? Нет, мой милый зятек. Справедливо будет, если ты получишь тридцать процентов, а я семьдесят. И если только завтра я не получу денег, то я тебе не завидую!.. — в Антоновом взгляде Форс поймал ненависть. — Ты на меня волчонком-то не смотри, а лучше слушай, что тебе говорят. Значит, завтра, чтобы хоть как-то отработать свои тридцать процентов…
— Сорок! — Антон нашел в себе силы торговаться.
— …Завтра, чтобы хоть как-то отработать свои двадцать процентов…
— Сколько?
— Двадцать, щенок! — Форс говорил тихо, сквозь зубы, но Антону достаточно было один раз посмотреть ему в глаза, чтобы больше не возражать.
