Холод.
Холод окутал меня всю, когда я представила такими их всех — с лысыми сочащимися сукровицей черепами и прогнивающими костями, все — отца, сестренку, Атеру, смешного карлика, герцога.
И даже Ульриха.
— Никто? — скорее подумала, нежели спросила я.
— Никто. Этот мир — не более чем неудачная попытка.
И это — бог?
Это — творец?!
— Тебе не жалко? Людей? Ведь ты же любил нас, раз даже наградил Силой?
Вальда повернул голову, и я посмотрела в тусклые, словно у змея, затянутые мерцанием глаза.
— Нет. Люди стали совершенно другими, я создавал их не такими, нет. Мне скучно с ними, а у меня еще много миров.
Много миров.
Конечно, это же бог.
А мы, люди, такие маленькие и незначительные на его божественный взгляд.
Мысль почти физически обожгла меня.
— Знаешь, — в теле проснулась какая-то легкость, словно я сейчас снова превратилась в беззаботную девчонку, которая не знает ничего ни о каких богах, силах, ведьмах и Инквизиторах, — хочешь, я тебя повеселю немножко?
— Интересно, как. — Вальда встал и пошел к изображению Истинно Великого, висевшего напротив главного входа.
— Утром, когда за мной придут, отдай мне свою Силу. На десять наших земных минут.
В глазах бога промелькнуло нечто, похожее на выражение удивления.
— И что же ты будешь с ней делать? Мстить обидчикам? Или, может, снесешь этот собор?
— Узнаешь.
«Интересно, для чего ей — могущество бога, пусть даже на такой короткий срок? Любопытно. Хотя, учитывая, что этот мир я все равно обрек, пусть».
— Хорошо, но у тебя будет власть только над всеми силами, которые есть в этом мире, все остальные мои творения и замыслы тебя не касаются.
Ответ Вальда меня успокоил.
Я знала, что буду делать в те десять минут, которые будут у меня до момента, покуда невыносимый груз божественной мощи не уничтожит мое маленькое тело, неспособное вынести столько энергии.
* * *
Народу на площади было не так много — эпидемия убила уже многих, еще половина уже не могла ходить, но отсутствием зрителей моя казнь не страдала.
Серенькое небо, завешенное дымом и затянутое тучами, громада собора.
Холодно.
Стоя на помосте рядом с огромной кучей хвороста и столбом, к которому меня начнут прикручивать через несколько минут, я видела их всех — людей, которые живут в этом мире, где мне так и не нашлось места. Каждый из них был словно звеном, одним из многих в цепи жизни; до него и после него будут такие же люди со своими желаниями, стремлениями и помыслами.
И как будто неясные, серые нити болезни протянулись от каждого, кто стоял сейчас передо мной, опутали конечности и уходили вглубь, внутрь.
Дети мира, который я люблю, мои дети.
А разве можно злиться или обижаться на детей?
Ульрих читал приговор, перечисляя мои прегрешения, перед этим миром, когда я почувствовала, что Вальда сдержал свое слово.
Сила обрушилась на меня словно неподъемная ноша, хрупкое женское тело было готово лопнуть, не в силах вместить сущность бога. Я вдруг ощутила, что в состоянии одним движением мизинца разнести собор; одно движение — и Ульрих окажется за пределами небес, но меня сейчас не интересовал старый товарищ детских игр.
Потому что он был здоров.
Я рассеивала нити, уничтожала саму их сущность и видела, как хмурые, страшные, больные люди распрямляли спину и улыбались недоуменно, не понимая, что с ними случилось и отчего нет больше мучительной боли в костях, и почему кожа перестала гореть.
* * *
Инквизитор Ульрих непонимающе смотрел на людей, с которых словно старая одежда спали все проявления болезни, и на Леару, почти прозрачную, с огромными сияющими глазами.
* * *
Вальда не понимал.
Что она делает?
Зачем спасает тех, кто обрек ее на смерть?
И тут он почувствовал, что над площадью летает своя собственная сила, рожденная этими людьми, обреченными и заново обретшими жизнь, сила чистая и мощная.
Такая же, как в момент творения им своих миров.
Сила Созидания.
* * *
Я должна успеть.
Обязана.
Еще, еще немного.
Потому что есть еще вот эта девочка с русыми волосами, что лежит в старом доме на краю леса, и держит ее на руках уже здоровая мать, приговаривая: «Боже, ты спас меня, спаси и ее».
Еще чуть-чуть.
