Смоликов стоял перед ней и ждал, опустив руки. После ее слов кивнул, ловким и вежливым движением взял ее за правую руку, другой прикоснулся к спине Саньки, легко и ловко повел ее. По залу разносились плавные и грустные звуки старинного вальса «На сопках Маньчжурии», голова Смоликова виднелась над всеми, танцевал он даже красиво. И лицо Саньки уже было самозабвенно-радостным. Движения Смоликова и Саньки получались удивительно согласованными, оба они будто чутко перекладывали в свои движения плывшую над залом грустно-задумчивую мелодию. На них оглядывались. Трудно нам все-таки приходится в этой командировке, если обычные танцы в клубе, да еще после рабочей смены, двадцатикилометрового пути по ухабистой дороге, способны доставлять нам радость.
Оркестр перестал играть, ко мне подошли Санька и Смоликов.
— Знаешь, Серега, а дядь-Вань просто классно танцует, уж никак не могла подумать! — удивленно и восхищенно выговорила Санька, блестя глазами, обернулась к нему: — И где ты только мог так научиться водить даму?!
Смоликов внешне безразлично осмотрел своими выпуклыми серо-голубыми глазами сначала людей, стоявших вокруг меня, потом задержался глазами на мне. И только после этого поглядел на Саньку:
— Ты проживи с мое, дочка, не только плясать жизнь научит. — Пояснил вежливо и неспешно: — Я ведь уж полвека прожил.
В зале стало тихо. На эстраду к микрофону вышла невысокая стройная девушка, модно одетая и причесанная. Весело и радушно улыбнулась, проговорила певуче:
— Я от лица всех девушек объявляю дамский танец!
Снова заиграл оркестр, свет притушили, из углов зала протянулись тонкие сиренево-синие лучи к вращающимся граненым зеркальным шарам. Они радужно засветились, по стенам зала и лицам людей заскользили веселые разноцветные зайчики. А я почему-то растерялся. Уже всех парней, что стояли рядом со мной, девушки пригласили танцевать. И к Смоликову подошла женщина лет сорока, сказала негромко:
— Вы уж простите меня…
— Очень рад, спасибо! — тотчас ответил он ей; и они пошли в круг.
А Санька стояла рядом со мной и молча смотрела куда-то в сторону… Постепенно свет в зале погас совсем, а зеркальные шары под потолком завращались быстрее, зайчики от них бежали теперь веселым хороводом…
— Простите, девушка, — негромко и смущенно проговорил паренек, подходя к Саньке; будто споткнулся, не находя слов, — договорил быстро: — Позвольте пригласить вас.
— Спасибо, — вежливо ответила Санька. — Только я уже… — и потянула меня за руку.
Миша Пирогов часто восхищался, как здорово Санька танцует. Сейчас она молчала, в свете бегущих зайчиков я видел ее серьезно-значительное лицо. Она не смотрела на меня, но я скоро понял, что целиком подчиняюсь ее движениям. Впервые в жизни, кажется, мне было так приятно просто танцевать.
Когда оркестр замолк, в зале снова зажегся свет, и Санька, чуть нагнув голову, пошла впереди меня к той колонне, где мы втроем стояли до этого, я сказал в спину ей:
— Я никогда еще так… приятно не танцевал, честное слово!
Она ничего не ответила мне, не обернулась, только еще чуть ниже наклонила голову.
Смоликова около колонны не было.
— Вон дядь-Вань, — тихонько сказала мне Санька.
И я увидел Смоликова шагах в десяти от нас около окна, задернутого портьерой. Он разговаривал с той женщиной, которая пригласила его танцевать. На ее лице была взволнованная улыбка.
Я взял Саньку за руку. Ее пальцы чуть подрагивали, и стояла она, почти повернувшись спиной ко мне, но руку не отбирала.
— Здравствуйте! — весело и громко произнесла Вера Миронова, подходя к нам, протягивая мне руку. — Наконец-то и вы, Сергей, выбрались в центр галактики, — она засмеялась. — Помогите нам разрешить спор, — и обернулась назад: — Ну, где вы, мои оппоненты?
Вера работала инженером в конструкторском бюро треста, строившего комбинат. Была она невысокой, щупленькой, продолговатое худенькое лицо ее быстро меняло выражение.
— Вот они, противнички мои! — насмешливо выговорила она, глядя на Боровикова и Симагину.
Высокий, ростом со Смоликова, только поуже в плечах, Боровиков язвительно оттопыривал толстые губы, щурил маленькие глазки. Он работал техником на монтаже приборного цеха комбината. Может, потому, что Боровикову приходилось иметь дело с тонкими и капризными приборами, или такова особенность его характера, но не только в лице его, а казалось, даже в аккуратно отглаженном костюме без единой пылинки, белоснежной рубашке, тщательно завязанном галстуке сквозила ироничность: приборы — это вам не краны или топоры, прошу, дескать, не забывать, дорогие товарищи!..
