— Ты, правда, не помнишь?
— Нет. Тогда я еще не любила тебя. А когда не любишь, поцеловать очень просто. Тогда это ничего не стоит.
— Юдите, поцелуй меня! Теперь!
Она приподнялась и, вытянув губы, легко коснулась щеки Липста.
— А теперь — не просто?
— Теперь тоже просто. Но совсем по-другому.
— Я не хочу, чтобы это было просто. Слышишь?
— Да, слышу. А где стрекоза?
— Юдите… В тот раз, на карнавале, ты увидела Шумскиса?
Она отвернулась. Ее рука медленно сползла с плеча Липста.
— Юдите, я должен знать. Иначе я не могу. Мы больше никогда не будем говорить об этом. Я обещаю тебе.
— Шумскис или другой, — начала Юдите, — все они одинаково противны. Со своими деньгами и лысинами, со своими «Волгами» и дачами. У всех у них есть жены, но они им больше не годятся — устаревших моделей. Им хочется поразвлечься с более молодыми и красивыми. Они себе могут это позволить…
— Поразвлечься? — Липст вскочил на ноги. — К черту! Какое это имеет отношение к тебе?
— Не будь наивным. Каждый вечер в зале сидит по крайней мере десяток шумскисов, которые после показа с удовольствием стояли бы у выхода и дожидались меня.
— Ты это всерьез?
Юдите устремила на Липста прямой горящий взгляд. Таких глаз Липст еще никогда у нее не видел. Сейчас они не доставляли никакой радости. Скорее он испытывал смутный страх и желание защититься от этих глаз, выстоять. Устоять перед красотой глаз и перед словами, которые безжалостно произносит Юдите.
— Мне нравится быть красивой, — продолжала она. — Я люблю, когда на меня смотрят. Все девушки любят это, поверь мне. Но когда на тебя пялят глаза такие шумскисы, другой раз плеваться хочется.
Липст молчит, и Юдите немного погодя продолжает:
— Они терпеливы. Они пристают, подлизываются, льстят, соблазняют. Для них это спорт, вроде охоты. Ты понятия не имеешь, как трудно приходится красивой девушке!
— И тебе тоже? — спросил Липст. В его голосе почему-то звучит холодная ирония. Будто он не допускает мысли, что Юдите красива. «Со мной творится что-то непонятное, — думает Липст. — Не слушай меня, Юдите! Из всех красивых девушек тебе труднее всего, ведь ты самая красивая…»
Юдите пропустила иронию мимо ушей.
— Да. И мне тоже, — кивнула она.
— Интересно, почему так?
— Потому что красота, мой мальчик, стоит денег. На шестьсот-семьсот рублей далеко не уедешь.
— Шестьсот-семьсот — деньги немалые, — возразил Липст.
— Возможно. Но когда снимешь туфельки из парчи, уже не хочется влезать в дешевые, нескладные. И если несколько минут назад сотни людей с восторгом и завистью смотрели, как чудесно ты выглядишь в вечерних туалетах, сшитых лучшими портными, штапельное платьишко, купленное в магазине, кажется противнее мешка. Каждый вечер я показываю другим: в нынешнем сезоне модны такие-то ткани, линии, такой-то цвет. Другим. Себе нет. Я могу сшить себе не больше четырех-пяти платьев в год.
Липст крепко взял Юдите за сжатые в кулачки руки и резко поднял на ноги.
— Ты все это прекрасно знаешь и все-таки позволяешь ему приходить в гости. Как он смеет разваливаться на твоем диване, пить из твоих рюмок и оставлять в твоей комнате свой запах? Я хочу знать! Я этого не понимаю.
По лицу Юдите пробежала едва заметная тень.
— Ко мне он никогда не приходил. Если он ходит к матери…
«Сейчас она лжет, — у Липста в горле застрял горький комок. — Юдите, для чего ты врешь? Я ведь вижу…»
— Ах, к матери… — усмехнулся Липст: такой усмешкой можно испугать покойника. — Ах, он и под твою мамашу подбивает клинья! Прости тогда! Ее красоты я как-то не приметил…
Юдите смотрит вдаль. Душный гнетущий зной. Кажется, даже море дышит жаром, точно расплавленный свинец.
— Ты сваливаешь в одну кучу разные вещи — грязь и красоту. И пытаешься оправдаться.
Юдите нахмурилась:
— О чем ты говоришь?
— Быть может, я круглый идиот, но одно знаю точно — грязной кисточкой ничего красивого не нарисуешь. Выходит, ради красоты можно красть, взламывать, грабить? Конечно, есть и такие, кто идет на это. Только не ради красоты, а ради денег. Но если это почти одно и то же…
Липст!..
Он держит руки Юдите крепко, как в тисках. У него такое чувство, будто Юдите опять стоит над обрывом. Но это не солнечная Белая дюна, под которой спокойно течет Лиелупе. Это жуткое, маслянисто-скользкое ребро. Под ним в бездонной глубине клокочут холодные омуты. Она сейчас свалится туда и исчезнет. Для него и для самой себя. И с нею исчезнет все, все…
