После дождя в воздухе всегда стоит едва уловимый, сырой запах жизни, слегка похожий на запах гниения, но жизнь, она ведь и есть гниение, как бы нам не хотелось в это не верить, и даже не знать об этом.
Но все эти последождевые запахи в городе, меркнут перед настоящими, непостижимыми своей глубиной и откровенной силой и радостью, Духами леса. Здесь насыщенность воздуха чистотой и первозданностью настолька велика, что порой кажется, что стоит ткнуть наобум пальцем, и почувствуешь его упругость, словно вокруг тебя не атомы кислорода и озона, а микроскопические воздушные шары с расширяющимися Вселенными внутри. И всё это, совсем бескорыстно, не прося в ответ от нас ни денег, ни ухаживаний, делают, такие привычные глазу, а потому к сожалению давно уже не восторгающие нас своей красотой и щедростью, деревья.
И вот, покинув шум и запылённость города, я вошёл в лес и, за столько никчёмных, сдавливающих грудь не «тех» дней, наконец-то вдохнул настоящий воздух, приведя в дикий восторг свои лёгкие. Мои мысли, книжные, похожие на увядшие ромашки и осыпающиеся розы, растворились без остатка в лесной свежести, и я почувствовал каждым миллиметром тела, что же такое жизнь, та самая жизнь, которую невозможно не любить.
Блуждая среди высоких деревьев, я дотрагивался до их стволов, пытаясь хоть как-то выразить свою благодарность, а они добродушно шумели листвой, как будто им был понятен язык моих прикосновений, и они читали на нём мою искренность и свободно летящее сердце.
Я и не заметил, как ушёл глубоко в лес и в себя, не заметил, как потемнело вокруг, и где-то вдалеке прокатился первый рык перенасыщенного водой, словно хищнической злостью, неба, и обратил внимание на мир только когда крупные капли застучали по листве, погрузив всё в бездонное озеро шума. Помятуя об опасности простудиться, что мне совершенно нельзя было делать с моими лёгкими, я встал под высокой лиственницей, ствол которой был густо покрыт тёмнозелёным, пахучим мхом, но вода всё равно дотянулась до меня, не смотря на густой зонт кроны. И тогда, я увидел необъятный, и видимо очень старый дуб, который медленно умирал, выгнивая изнутри, отчего в стволе образовалось крупное дупло. Я спешно перебежал от лиственницы к умирающему гиганту и залез внутрь него, удобно устроившись на мягкой трухе, устлавшей дно дупла, и в меня вошло такое спокойствие, такая защищённость и лёгкое отношение ко всему происходящему, что я невольно улыбнулся, и зевнув, блаженно потянулся, с какой-то неизбежностью почувствовав себя плодом в чреве матери.
И это чувство, насытив меня за несколько мгновений счастьем, тут же исчезло, уступив место настойчивому ощущению смерти, исходящему от гниющего дерева. Но это ощущение не было человеческим, хотя я и не знал каким оно бывает — это человеческое, но был уверен, что здесь совсем другое, что-то совсем без страха и угрызений, спокойное и рациональное, как понимание неизбежного и мудрое смирение перед ним. Потому я и был удивлён, что видя смерть так близко, и даже находясь в её руках, я воспринимал её так же, как воспринимал до этого ежевечерний закат солнца, и задумавшись, я понял, что я уже не есть человек, с его страхами и переживаниями, а полностью уже дерево, и всё, что я теперь чувствую и понимаю, это всё производные моей новой сущности.
Так я потерял в себе человека и обрёл дерево. Превращение нисколько не поразило и не огорчило меня, я отнёсся к нему даже с неким удовольствием, и я думаю, что поспособствовало этому первым делом полное исчезновение страха смерти, которое без преувеличения преследовало меня постоянно, когда я был человеком. Я не раз задумывался о самом моменте смерти, о том, больно ли это, и сохранишь ли ты способность мыслить, когда твоё сердце уже остановится? Я ясно представлял себе своё тело, покрытое пятнами гниения, и тогда единственным чувством к себе, у меня оставалось омерзение. Господи, думал я, ты же сказал, что после смерти мы обратимся в прах, но ведь ты ничего не сказал про то, как мы будем гнить. Ты не сказал, что наше лицо будут проедать черви, исходящие слюной аппетита, что они будут выгрызать в мясе тоннели ведущие к нашему мозгу, их излюбленному лакомству. Ты забыл об этом сказать, Господи?
