П о л и ц е й с к и й (в отчаянии). Трафальгарская площадь?
А м е л и я. Не-ет.
П о л и ц е й с к и й. Хорошо, мэм, что вы знаете?
А м е л и я (просияв). Мраморную арку!
Перечитав диалог, я понимаю, что он начат в скобках, как отступление от темы, и уводит нас в сторону. К тому же скобка не закрыта. Какая оплошность… Впрочем, все, что Амелия говорит и делает, – это главное. Для меня – главное.
Мы обошли все аббатство внутри, снаружи и кругом: центральный неф, хоры, «Уголок поэтов», галерею трифория, паноптикум, часовни. В паноптикуме, разглядывая восковые фигуры, позволяется изобразить слабую улыбку, но в целом Амелия была тихой, даже несколько испуганной. Мы разговаривали едва слышным шепотом, боясь потревожить усопших королей и королев…
В соборе находится памятник сэру Исааку Ньютону. Долгое время считалось, что на нем начертана формула бинома Ньютона. По-моему, разумно: если поэты сочиняют свои эпитафии, то почему бы не увековечить математическую истину на могиле сэра Исаака Ньютона? К сожалению, нынешний настоятель и каноники аббатства далеки от математики, а для классициста бином Ньютона – вещь мистическая, как новая звезда на небосклоне, определение поля кватернионов или знак бесконечности: все то, что лежит вне пределов восприятия обычного человека. Словом, когда собрались выяснить правду о легенде, никто не знал, что именно следует искать.
Наконец, много лет назад, кто-то сообразил, что хорошо бы призвать именитого математика. Вооружившись стремянкой, микроскопом и алгебраическими познаниями, он провел осмотр – и ничего не обнаружил. Ни-че-го. Даже арифметической прогрессии.
Позже, в клуатре, Амелия спросила меня:
– Тедди, вам знаком Сайлас Керенгаппух Блогс?
– Что это? – не понял я, ибо по названию никогда не догадаешься, каковы на самом деле американские напитки.
– Не «что», а «кто»! Это человек!
– Ах, человек. Ваш друг?
– Мой друг? – изумилась Амелия.
– Нет? Тогда расскажите мне о нем. Он производитель фасованной ветчины или изобретатель жевательной резинки?
– Он поэт. Великий американский поэт.
– Хороший поэт?
– Единственный. Он заслуживает почетного места в вашем уголке поэтов.
– Он еще жив? – взволнованно осведомился я.
– Да, конечно.
– Тогда я согласен с вами. Там ему самое место.
У американских поэтов такие чудны́е имена. Англичанин с фамилией «Блогс» никогда бы не осмелился слагать вирши. А в Америке – сколько угодно. Никогда не знаешь, из какого американца что вырастет.
В клуатре стоит скульптура: человек, читающий книгу. Я поведал Амелии легенду: если подойти к фигуре, а потом повернуть направо, то за вашей спиной изваяние перевернет страницу.
Честно говоря, Амелия не поверила.
– Хорошо, – согласился я. – Давайте попробуем.
Мы прошли мимо статуи и посмотрели назад.
– Ну вот, он только что перевернул страницу, – подытожил я. – Если бы мы обернулись на секунду раньше, то увидели бы.
– Сколько страниц в обычной книге? – спросила Амелия.
– Около четырехсот, – предположил я.
– Сейчас я пройду мимо него четыреста раз и докажу вам, какой это абсурд. По вашей логике книга у него закончится.
– Разрешите, я присяду пока? – взмолился я, но к десятому проходу решил, что пора вмешаться. – Он никогда не дочитает до конца. В книге неисчислимое количество страниц. Все, что вы докажете, – это существование бесконечности. Между прочим, над этой проблемой корпят самые маститые математики. Я обязательно сообщу в Британскую академию наук.
Мы вошли в Малый двор настоятеля.
Вестминстерскую школу отыскать нелегко. А если ее и находят, то не узнают – по крайней мере дамы. У меня есть друг, который здесь учился. Он рассказывал, что ему часто приходилось выслушивать следующее…
– Ах, так вы учились в Вестминстере? – спрашивает его девушка. – Значит, вы пели в хоре?
Мой друг долго и с жаром объясняет, что ни один вестминстерец не имеет ничего общего с хором.
Если же девушка не спрашивает его про хор, то обязательно спросит про что-нибудь другое, и разговор примет такое русло:
– Ах, так вы учились в Вестминстере? Вы знали Джорджа Джонса?
– Не припоминаю.
– Да-да, он тоже оттуда. Три года назад окончил.
