Раннехристианский теолог Ориген, чье имя всплывает в связи с названием американского штата, желал подавить свою сексуальность и поэтому логичным образом пришел к самокастрации.
Сновидение говорит мне, что логика или разум могут быть опасными. Но это алогично. Таким образом, я вынужден заключить, что этот сон принадлежит к редкой категории по-настоящему «абсурдных» снов, лишенных всякого смысла.
В моей книге сновидений есть несколько таких примеров.
Смотрю вниз в сад. Листья на лужайке уже сгребли в кучи. Я слишком надолго задержался здесь.
Анна не возвращается. Начинает темнеть. В конце концов я подхожу к ее письменному столу и вижу письмо, написанное дрожащей рукой. Оно адресовано Софи. Должно быть, ее сестре, нашей Воскресной Деточке, а может, одной из племянниц в Америку. Обращаю внимание на то, что она ошиблась, поставив вместо даты мой возраст на момент отъезда из Вены (82), словно в тот день время для нее остановилось.
«Моя дорогая Софи, — читаю я. — Благодарю тебя за чудесное шелковое волокно для вязания, что ты прислала. К сожалению, в последнее время я не вяжу. У меня была депрессия. Sehr schlecht[27]. Не перестаю думать о прошлом. Помимо всего прочего, я очень расстроена известием о судьбе Сабины Шпильрейн. Я не слишком хорошо ее знала, но встречала несколько раз, когда отец пытался исправить вред, причиненный ей Юнгом. Она мне нравилась. Ты, конечно, знаешь — помощь отца была такой действенной, что Сабина и сама стала удивительно оригинальным психоаналитиком. После ее возвращения на родину мы потеряли с ней связь, не считая одного-двух ее писем к отцу. Но теперь, спустя много лет, мы знаем, что произошло. Мы подозревали, что ее братья погибли во время сталинских репрессий, и это подтвердилось. Но ужас на этом не кончается: теперь мы узнали, что во время нацистской оккупации она, ее дочери и сотни других евреев были согнаны в синагогу и сожжены там заживо.
Я думаю о том, сколько же мудрости и любви, сотворенной частично моим отцом (а частично и Юнгом, хотя он и делал это беспутно и предательски), было уничтожено злом, мне становится невыносимо. Как мне не хватает присущего отцу стоического приятия человека со всей его низостью и величием.
Да будет земля пухом ей и ее родне. Ее дочери упустили не такую уж и великолепную возможность — даже если допустить, что им удалось бы потом эмигрировать со своей трагической родины. Так же как и ты, я в отчаянии от того, что произошло в Бейруте.>{160} Какое предательство еврейской мечты! А Запад совершает духовный геноцид; пусть нацистов больше нет, но остались другие способы погубить душу. Например, с помощью технологии, экономики и грубой социологии (не твоей социологии, которая служит продолжением психоанализа), то есть всего того, чему мы, кажется, способны поклоняться. Куда уж лучше то честное дерьмо, которым была сексуально озабочена Сабина.
Дети, которым я пыталась помогать, становятся все более и более безграмотными. Они знают, что школьный учитель не должен их сечь, но не догадываются о своем гораздо более важном праве — получать лучшее из того, что было придумано и написано. Все то, что я ценю, вся та основательная культура, которую я впитала с молоком матери (пусть она и не кормила меня грудью) или скорее от отца, кажется, уже исчезла. Никто больше не читает, не читает серьезно, а только ждет, когда на него сверху свалится богатство. Молодые люди растут, не зная классики, не изучая канонического текста Библии; в результате их воображение бесповоротно обедняется. Исправить это нельзя. Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr… „А кто за лето кров найти не смог, не сможет впредь…“ (Рильке).
А мир продолжает думать, что освобождает своих детей из последних оставшихся темных местечек, из лесных чащ заблуждений.
Я превратилась в laudator temporis acti[28] — верный признак того, что пора уходить. Еще раз спасибо за твою доброту. Я все еще думаю о твоем приезде. Мне довольно одиноко.
Анна».
Я медленно спускаюсь вниз по лестнице, но в комнатах никого. Ни Марты, ни Минны, ни Паули. Хотя дом безукоризненно чист, вид у него заброшенный, безлюдный. Меня пробирает дрожь: до сего дня теплая, осень повеяла настоящим холодом. Открываю дверь в свой кабинет. И вижу Анну: она спит, свернувшись калачиком в моем кресле. Я потрясен тем, как она выглядит. Закуталась в мою старую шерстяную кофту и кажется в ней какой-то высохшей. Передо мной одновременно и маленькая школьница, и та седая, хрупкая старая дама, которую я видел во сне.
