Вирьяму - страница 5
Старик Келани жадно сделал первую затяжку, крепко зажав зубами трубку и полузакрыв глаза. Это его собаку повесил Амиго. Старик снова глубоко затянулся. Одна из девочек приподняла ногу и потрясла ею, пробуя поножки. Старик Келани с ласковой улыбкой повернулся в ее сторону. Вчера обезьянка Амиго спрыгнула со своей палки и вцепилась девочке в шею. Собака кинулась к ней на помощь и убила обезьянку. «Где же сейчас собаку возьмешь?» — подумал Келани. В деревне осталась теперь всего одна. Но та уж больно дикая и подходит к одному только альбиносу. Старик постучал трубкой о пятку, сбивая верхний слой пепла. Прошла толстуха Мария и громко поздоровалась. Ей никто не ответил. Она ведь глухая. Девчушки весело помахали ей.
Старик Келани, перестав ощущать жару после первых же затяжек дурманом, несколько секунд отсутствующим взглядом смотрел ей вслед.
Еще совсем недавно в деревне было полно собак. То были чудесные времена процветания: торговали каучуком, а до этого рабами и слоновьими бивнями. Келани любил тогда разгуливать по улицам с тремя большими псами. Однажды начальник почты сказал ему: «Везет тебе, Келани, твои звери стоят дороже десятка негров».
Но когда каучук стал падать в цене, деревня мало-помалу начала пустеть. Тогда пришли военные — поддержать колонистов, решивших тут осесть, и проучить батраков, которые по примеру тех, что работали у отца Амиго, принялись было составлять разные требования; а потом, когда нашли алмазы, явились изыскатели Алмазной компании. И Вирьяму, а также прилегающие земли на много километров вокруг были объявлены зоною копей. Всех торговцев выдворили. Коммерция пришла в упадок, и негры стали уезжать. Его и самого чуть было не унес этот поток, но когда он уже собрался переехать в соседнюю французскую колонию, все тот же начальник почты сказал ему: «Ты всегда был разумным малым, Келани. И ничем, кроме своего бататового поля, не интересовался. Так вот, если хочешь и дальше жить спокойно, отдай мне своих собак, а я подпишу кой-какую бумагу, так что тебя никакой правительственный инспектор не тронет». «Но почему они стали нас так свирепо преследовать?»- все-таки спросил у него Келани. «Чтоб вы все пошли работать на Алмазную компанию, а она будет платить нам за вас налог».
С того самого дня он и начал курить льямбу. Все равно скоро ему пришлось вернуться, как и большинству негров, которым удалось было улизнуть, — потому что в соседней колонии их под дулами ружей загоняли на тяжелейшие земляные работы. Возвратясь, он обнаружил, что Вирьяму превратилась в вымирающую деревушку, где оставалось не больше десятка хижин, в которых обитали жалкие старики и дети. Да еще эта висящая теперь под нещадным солнцем собака…
— Мы готовы, дядюшка Келани.
Он отложил в сторону трубку и взял две деревянные палочки. Уверенно провел по бутылкам, и они зазвенели. Девчушки, прихлопывая в ладоши, тотчас встали в кружок. А он затянул долгую печальную песню. Подхваченная детскими голосами, песня сразу ожила, точно они сообщили ей частицу своей юности, зажатой между повешенной собакой, набрякшим небом и опоясывавшими деревню непроходимыми джунглями.
— Молодцы, девочки. А теперь споем все вместе.
Привязанный вдали человек зааплодировал. Легкая улыбка, эхо тех времен, когда Вирьяму блистала красотою своих черных девушек, осветила лицо размечтавшегося старика. Тогда ему достаточно было поставить калебас[2] горлом вниз на тазик для воды, чтобы заплясала вся деревня. Он внезапно оборвал песню.
Начал накрапывать дождь. А девчушки и без музыки продолжали покачивать бедрами и трястись, так что перья легонько взлетали и опадали на их худеньких бедрах.
Американо прислонил видавший виды велосипед к ступеням лавчонки и шагнул к Келани. Шумно выдохнув, он сбросил длинную, до колен, куртку.
— У тебя утюга нету? — спросил он.
— Это еще зачем?
— Хочу волосы распрямить перед вечерней мессой.
Старик Келани снова раскурил трубку. Американо улыбнулся девчушкам.
