Слушая рассказ Гарри, она не раз улыбалась про себя, когда узнавала в описании его матери знакомые семейные черты. Госпожа Эсмонд очень ревнива, не правда ли? Да, признал Гарри. Она любила полковника Вашингтона? Он ей нравился, но только как друг, уверял Гарри. Он сам сотни раз слышал, как его мать утверждала, что не питает к нему иных чувств. Ему стыдно сознаться, что одно время он сам испытывая к полковнику нелепую ревность.
— Вот увидишь, — сказала госпожа Беатриса, — что моя сводная сестра никогда его не простит. И уж вам, сударь, нечего удивляться тому, что женщины порой питают привязанность к мужчинам, которые много их моложе: разве я не без ума от тебя и разве все обитатели Каслвуда не crevent {Подыхают (франц.).} от ревности?
Однако как бы жгуче ни ревновали члены каслвудского семейства к новому фавориту госпожи Бернштейн, они держались со своим молодым родственником так, что ни в их поведении, ни в их словах нельзя было подметить и тени недоброжелательства. Не пробыв и двух дней под кровом своих предков, мистер Гарри Уорингтон уже превратился в кузена Гарри и для молодых и для пожилых. Графиня Каслвуд — особенно в присутствии госпожи Бернштейн — была чрезвычайно любезна со своим юным родственником, и, оставаясь наедине с баронессой, по доброте душевной пользовалась каждым удобным случаем, чтобы восхищаться очаровательным молодым гуроном, хвалить изящество его манер и выражать удивление по поводу того, что в провинциальной глуши мальчик мог научиться этой истинно светской учтивости.
Все возгласы восторга и скрытые вопросы баронесса выслушивала с равной невозмутимостью. (Говоря в скобках и от собственного липа, автор настоящей хроники не может удержаться и не выразить своего почтительного восхищения перед тем, как дамы держатся друг с другом, перед тем, что они говорят вслух, о чем умалчивают и что сообщают за спиной друг друга. С какими улыбками и реверансами они наносят друг другу смертельные удары! С какими комплиментами они ненавидят друг друга! G какой долготерпеливой решимостью не снисходят до обиды, с какой невинной ловкостью умеют уронить каплю яда в чашу разговора, а затем пустить эту чашу вкруговую, дабы испила вся семья, и расстроить чуть ли не до слез любимый домашний круг!) Я вырываюсь из моих скобок. Я воображаю, как сто лет тому назад мои баронесса и графиня улыбаются друг другу, протягивают друг другу руку, подставляют щеку для поцелуя и называют друг друга "дорогая", "моя дорогая", "дорогая графиня", "дорогая баронесса", "дражайшая сестра" — даже когда они наиболее расположены к военным действиям.
— Вы удивляетесь, дорогая Мария, откуда у мальчика такая учтивость? воскликнула госпожа де Бернштейн. — Но ведь его мать воспитывали родители, чьи манеры были само совершенство. Полковник Эсмонд был изысканно учтив и держался с таким благородным достоинством, какого я не замечаю у нынешних джентльменов.
— Ах, моя дорогая, мы все хвалим свое время! Моя бабушка твердила, что ничто не может сравниться с Уайтхоллом и Карлом Вторым.
— Моя мать провела некоторое время при дворе Иакова Второго, и хотя она не получила светского воспитания, — как вам известно, ее отцом был сельский священник, — но манеры у нее были обворожительные. Полковник, ее второй муж, отличался не только ученостью — он много ездил по свету, много повидал и вращался в лучшем обществе Европы. Они не могли, удалившись в глушь, забыть свои манеры, и мальчик, разумеется, их унаследовал.
— Вы простите меня, моя дорогая, если я скажу, что вы слишком пристрастны к своей матушке. Она никак не могла быть тем совершенством, какое рисует ваша дочерняя любовь. Она разлюбила собственную дочь, дорогая, вы сами это говорили! — а я не могу представить себе безупречную женщину с холодным сердцем. Нет-нет, дорогая золовка! Манеры, разумеется, чрезвычайно важны, и для дочери деревенского попа ваша маменька, вероятно, держалась прекрасно, — я знаю немало духовных лиц, которые держатся вполне благопристойно. Мистер Сэмпсон, наш капеллан, вполне благопристоен. Доктор Юнг вполне благопристоен. Мистер Додд вполне благопристоен. Но им не хватает истинного достоинства — да и откуда бы оно взялось? Ах, боже мой, прошу прощения! Я забыла милорда епископа, первого избранника вашей милости. Но, как я уже упоминала, женщина, чтобы быть безупречной, должна обладать тем, что есть у вас, что, осмелюсь сказать, возблагодарив за это небо, есть, мне кажется, и у меня, — добрым сердцем. Без нежных привязанностей, душечка, весь мир — лишь суета сует. Право же, я живу, существую, ем, пью, отдыхаю только ради моих милых, милых детей! Ради моего шалопая Уилли, ради моей упрямицы Фанни — ради гадких моих сокровищ! (Тут она осыпает поцелуями браслеты на правой и левой своей руке, в которые вделаны миниатюры вышеупомянутых молодого человека и девицы.) Да, Мими! Да, Фаншон! Вы знаете, что это так, милые, милые мои крошки. Если они умрут или вы вдруг умрете, ваша бедная хозяйка тоже умрет! — Тут Мими и Фаншон, две нервические левретки, вспрыгивают на колени своей госпожи и принимаются лизать ей руки, не дерзая касаться щек, покрытых слоем румян. — Нет, дорогая! Больше всего я благословляю небо за то (хотя нередко это и причиняет мне невыразимые муки), что оно даровало мне чувствительность и нежное сердце.
