— Она тебе не простит этого.
— Кто?
— Лена.
— Любит, так простит, — ответил Генка. — Она у меня понятливая… Письмо пошлю. — И, на секунду повернув к Владимиру лицо, продолжал: — Ты тоже пошли Наташе. Напиши ей, что Генка во всем виноват. А я ей уж объясню.
Чебыш вздохнул, промолчал. Нет, нельзя было на Генку сердиться.
Желтоватый свет фар выхватил из темноты гладкую, серую полоску асфальта.
— Как думаешь, все мины ребята уже вытащили? — нарушил молчание Генка.
— Наверное, — отозвался Чебыш. — Да ты не радуйся. Возить их все равно тебе в карьер.
— Ну, это мы мигом. — Генка пристукнул ладонью по рулевому колесу. — Машина — как часы. Денек, может, два — и все мины будут в карьере.
— Переедем в другое место, — сказал Чебыш. — Теперь все лето придется разминированием заниматься. Надо ведь…
— Конечно, надо, — мотнул Генка головой. — До осени как следует поработаем.
— А осенью?
— Осенью Лена техникум заканчивает. И Наташа тоже. А мы — службу. — И опять Генка повернул на секунду к Чебышу лицо. — Ты куда поедешь? Домой с Наташей?
— Не думал еще.
— Мы вот уже решили. Ко мне в колхоз поедем. Она на ферму, я — на машину. Председатель обещал мне, мол, как домой вернешься, я тебя, Генка, посажу на самую лучшую машину.
Генка замолчал. Он сидел, положив на руль большие крепкие руки, и настороженно всматривался в убегающую далеко вперед дорогу. А навстречу шли и шли машины, груженные досками, бревнами, арматурой, кирпичом…
Мороз так плотно затянул рисунком окна, что, несмотря на полдень, в кабинете командира полка было сумрачно. Командир — седеющий полковник — побеседовал с молодыми солдатами, которые прибыли из школы радистов, и объявил им, кто куда назначается.
— Вы, товарищ Николин, на четвертую батарею пойдете, — сказал полковник круглолицему, с едва приметным пушком на верхней губе солдату. — Батарея в сопках стоит. Не зная дороги, ее трудно отыскать. Поэтому пойдете с почтальоном Тиховым. Сейчас он в библиотеке.
Тихов оказался лобастым солдатом, похожим на цыгана. Когда Николин вошел в библиотеку, он не спеша укладывал в вещевой мешок толстые пачки писем.
— Вы Тихов?
На Николина глянули большие черные глаза.
— Допустим. А что?
— Я Алексей Николин. Радист…
— Знаю, — перебил почтальон. — Командир звонил. Письма сложу и отправимся. Помогите.
Николин присел рядом с почтальоном и начал торопливо бросать письма в мешок, но Тихов сердито отстранил его руку:
— Ну-ну, аккуратней, брат. Это не дрова.
Писем было много, и Алексею даже не верилось, что они для одной батареи. Он сказал об этом почтальону.
— Удивляться нечему, — ответил Тихов. — Сейчас каждый солдат семилетку или десятилетку окончил. Строчат писем столько, сколько время позволяет. Ну и ответов получают соответственно. К примеру, мой дружок Коля Князев получает в день по полтора десятка писем: родные пишут, товарищи, девчата. Чтобы отвечать на них, хоть личного секретаря заводи.
Сложив письма, они вышли из библиотеки. На улице было ветрено и морозно. Под ногами скрипел сухой снег.
— Вы с лыжами в ладах? — спросил Тихов.
Николин утвердительно кивнул головой.
— Добре. Летом-то я на четвертую пешком хожу, прямо через сопки, а зимой не пройдешь. Приходится вкруговую, по заливу на лыжах, — и Тихов распорядился: — Ждите меня здесь, а я за лыжами схожу и в военторг забегу — печенья возьму пару пачек. Дружок у меня на батарее, Коля Князев, страсть как печенье любит. Заказывал, чтобы я купил ему.
Когда почтальон вернулся с двумя парами лыж, солдаты встали на них и вышли из городка, направляясь в сторону залива.
Вскоре они уже шли по ровному полю. Слева от них возвышались плотно придвинутые друг к другу сопки. Они были покрыты снегом, но местами его смело, и на белом фоне отчетливо вырисовывались огромные серые камни. Справа расстилалось белое поле замерзшего залива; за полем виднелась темная, сливающаяся с горизонтом вода. День стоял хмурый. По небу тащились пухлые грязные тучи. Ветер гнал поземку, и казалось, что снег сотнями ручейков течет и течет навстречу солдатам, смывая их лыжный след.
Кому приходилось бывать на Севере, тот знает, как там круто меняется погода. Солдаты шли минут двадцать, и вдруг ветер стал крепчать, поземку погнало сплошным потоком, вершины сопок закурились белесой пылью. Тихов частенько посматривал в сторону сопок и на опустившиеся еще ниже тучи.
