— Избегай лишних движений: меньше сил расходуется…
Наступил новый день. Он был особенно тяжелым для солдат. Рано утром они проснулись от страшного холода. Вылезли из норы. На льдине было тихо, но мороз обжигал лицо, а воздух был такой холодный, что перехватывало дыхание. Солдаты стучали ногами, пытаясь согреться, но это не помогало: мороз пронизывал до костей. Николин вспомнил про вещевой мешок, и его осенила мысль:
— Ведь можно погреться, костерок развести.
— А дрова где? По щучьему веленью достанешь?
— У тебя целый мешок писем, — сказал Николин. — Если их жечь, можно немного обогреться.
Тихов неодобрительно посмотрел на товарища:
Это плохая шутка.
— Я серьезно. Если по два-три письма жечь, хватит минут на двадцать. Портянки погреем. Ногам теплее будет.
Но Тихов воспротивился:
— Не имею права. Это письма чужие.
— Если солдаты узнают, в каком мы положении были, они не обидятся.
Поймав почтальона за локоть, Николин стал его уговаривать, но Тихов был неумолим, а потом рассердился и отбросил руку Николина:
— Сжечь письма? Нет, брат. Тепла от них на одну минуту, а если солдат получит письмо — оно, может быть, ему на всю жизнь сердце согреет…
Тихов задумчиво посмотрел на товарища, развязал мешок и протянул Николину три печенины:
— На вот, согрейся. Учти — это последние. Я свою порцию уже час назад съел.
Николину показалось странным, что Тихов каждый раз ест свои порции в его отсутствие, но раздумывать долго над этим не стал. Он молча проглотил печенье.
Медленно-медленно тянулось время, четвертая ночь обволакивала льдину. Боясь замерзнуть, солдаты эту ночь не спали. Они надеялись, что, может, день будет потеплее и тогда они поочередно выспятся. Всю ночь Николина терзали тяжкие мысли. Он совсем пал духом и уже окончательно не верил, что их спасут, и от одной этой мысли его одолевало такое отчаяние, что он готов был разрыдаться. Иногда ему приходила мысль вылезти из норы и пойти броситься со льдины в море, чтобы больше не мучиться. Но Тихов его успокаивал и, стараясь отвлечь от мрачных мыслей, рассказывал смешные истории, которые случались с ним, а может, и не случались, и он их просто придумывал ради Николина.
Утром было так же морозно, как и накануне. Но вскоре над горизонтом стал подниматься огненный шар, и снег на льдине засветился серебристой россыпью. Солнце казалось необычно теплым. Солдаты стояли на льдине и грелись на солнце. Неожиданно Тихов схватил Николина за руку:
— Слышишь?
Николин насторожился и уловил едва слышный гул мотора, а вскоре увидели они над морем вертолет. Похожий на большую стрекозу, он кружил над льдинами далеко от солдат. Они стали кричать и махать руками, хотя их, конечно, не видели и не слышали… Вертолет вдруг отвернул в сторону и стал удаляться… Помаячив на горизонте черной точкой, он скрылся из виду.
— Улетел, — упавшим голосом сказал Николин.
— Нас разыскивает. А ты говорил — пропали! — черные глаза Тихова радостно блестели.
— Что ж он тогда улетел? — усомнился Николин.
— Эх ты, Фома неверующий! — стукнул Тихов товарища по плечу. — Вернется. Обязательно вернется.
И действительно, вскоре вертолет появился опять. На этот раз он летел прямым курсом на солдат, и они побежали по льдине навстречу вертолету.
Вертолет снизился над льдиной и неподвижно повис. Тихов сходил в нору за мешком. По веревочной лестнице, которую спустили на льдину, солдаты поднялись в машину.
Их доставили на аэродром. Здесь уже стояла санитарная машина. Все кончилось благополучно, но, когда солдаты стали выходить из вертолета, Тихову неожиданно сделалось плохо. Он пошатнулся и, прежде чем Николин успел его поддержать, упал в снег.
— Вася!.. Вася!.. — испуганно закричал Николин, пытаясь поднять товарища. Но санитары отстранили Алексея и на руках унесли Тихова в машину.
Возле машины столпилось много любопытных. Николина оттеснили в сторону, и машина уехала, оставив его в толпе.
Расспросив у людей, где находится медпункт аэродрома, Николин кинулся за машиной следом. В коридоре медпункта он чуть не сбил с ног человека в белом халате.
— Это вы куда разбежались, товарищ?
