Володя каждое лето приезжал в деревню и сад свой знал хорошо. Но только всегда это были просто ряды яблонь. А теперь: вот старая, как бабушка, медовка с жёлтыми, душистыми яблочками, вот стройная грушовка, яблоки нежные, продолговатые, как серёжки у молодой хозяйки. А рядом апорт, статный молодец, ствол высокий, ветви сильные, с тяжёлыми плодами. Все они стали как добрые знакомые, с которыми можно поздороваться.
Нюрка сегодня что-то не приходила, и стало тоскливо. Вот тебе раз! Немудрёная такая девчонка, семи годов ей нету, и молчит всё больше, стесняется. А без неё скучно. Она умеет слушать тихо-тихо, даже то, что уже знает, она умеет удивляться тому, чему никто не удивляется. Она умеет и смотреть. Долго, внимательно, и как Володя плетёт плётку-семихвостку, и как ползёт по сучку зеленая гусеница. Ей всё интересно. И с ней интересно.
Нюрка, приходи!
Сначала Николка совсем приуныл. Неужели сюда никто не приедет? Из ребят, конечно. Так и пробудешь с этой бестолкухой. Всё она путает или забывает. И белобрысая тоже. Вчера прибежала, хлоп-хлоп глазами:
– Наша Топка ощенилась!
У Николки что-то прыгнуло в груди. На всякий случай он сказал:
– Врёшь. Он и не думал. Он – пёс.
– Ощенилась. Я сама видела. Я подошла…
– Видела?
– Видела. Я же подошла…
Николка слетел с крыльца и понёсся через двор.
– Топка, Топка! – почему-то не своим голосом позвал он у будки.
Топка не спеша вылез, глянул на пустые Николкины руки и лениво свернулся.
В груди опять что-то прыгнуло, только вниз, но Николка всё же заглянул в будку.
– Где же ощенилась? – спросил он уже своим голосом.
Опять сначала хлоп-хлоп, потом сказала:
– Вот тут, на спине. Я подошла, а она ощенилась… дубом.
– Фу, бестолкуха! О-ще-ти-ни-лась. Дыбом. Тьфу!
Ну как с ней водиться?
А ведь мама говорила: «Скучать на даче не будешь, Николка. Хорошая девочка есть». А звать её Ия. Прямо смех. Сроду не слыхал. Когда она подошла потом, уже после Топки, Николка нарочно спросил:
– Как тебя звать?
– Иечка.
– Что за яичко? – искренне удивился Николка.
– Не яичко. Иечка. И-и-я.
– И я? – Николка ткнул себя в грудь.
– Да не ты. И-и-я.
– И ты? – громче закричал Николка. Он решил, не жалея горла, громче вопрошать дальше: – И мы? И вы? – Но вдруг услышал:
– Бестолкуха.
Нет, она, кажется, ничего. Разговаривать можно. И даже, пожалуй, водиться.
Что это не выходит никто? Не видят разве, что утро? Даже куры встали давно. Вон ходят со своими младенцами, грудными цыплятами.
– Да куры-то всегда раньше всех встают, – сказала Иина бабушка, – а уж особо если с цыплятами. Ну и мы тоже все поднялись, скоро выйдем.
Действительно, Ия тут же появилась… Облизала сметанные губы и доложила:
– Меня бабушка блинами почтовала.
Николка усмехнулся. Опять такая же.
– Раз почтовала, то конвертами, открытками… – со зла придумал он. – Ты сколько съела?
– Три… конверта.
Николка дёрнул плечом. Ладно, будет водиться.
Надо накопать червей для цыплят. Николка видел, как два цыплёнка тянули каждый к себе одного червяка. Он решил накопать им целую кучу. Пусть наедятся, если их родители, куры-петухи, об этом не заботятся.
Ямок было уже четыре, червя ни одного, когда подошла Ия. Что это с ней? Лицо не то испуганное, не то ещё какое…
– У меня секрет, – сказала она и сжала губы.
– Какой?
– Не скажу. – И опять сжала губы, чтобы этот секрет, наверно, не вылез у неё изо рта.
– Да не надо. Ерунда небось. Опять чего-нибудь напутала.
– И нет. Не ерунда. И мама знает, – проговорила Ия, прикрыв рот ладонью. Видно, секрет в самом деле так и рвался у неё наружу. Николка забыл про червей.
– А я сегодня буду в бинокль смотреть…
– Дашь мне?
– Не дам. Ты мне не говоришь…
– Я скажу, – живо сдалась Ия, но губ ещё не разжимала.
– А мне и не надо. Буду смотреть…
– Дай мне. Скажу секрет. Интересный, – странным шёпотом пообещала Ия.
У Николки маленькие мурашечки заёрзали по спине.
– Ладно, дам, – сказал он быстро. – Говори.
Ия с трудом проглотила слюну, отняла руку ото рта и тем же шёпотом сообщила:
– У меня… зуб выпал!
– Фу, бестолкуха! Да я же это сразу увидел. Только ты рот открыла.
Ия растерянно моргала белыми ресницами и опять придерживала губы рукой.