В субботу скрипач обернул скрипку в чистую ткань, облачился в свои старые одежды и, надев поверх длинного парика шляпу с широкими полями, отправился пешком в сторону замка.
Свой путь начинающий брави рассчитал таким образом, чтобы оказаться у цели с рассветом. Распорядок дня графа Джованни разузнал в первый же день своей разведки у местных крестьян, которые гнули спину на хозяйских виноградниках. Пара вязанок хвороста, подкинутые к их костру в обмен на разрешение погреться, немного обаяния и остроумных колкостей в адрес ненавистного крестьянам графа — и до полуночи скрипач уже имел полное понимание об образе жизни старшего Каркано.
Граф вёл затворнический образ жизни. Его немногочисленная прислуга была отобрана много лет назад, и он им полностью доверял. Чужакам хода в поместье не было. За этим круглосуточно следили конюхи. Те самые, которые тогда загнали Джованни в храм иезуитов в Риме. Их широкие скулы и громадные фигуры юноша рассмотрел издалека, так что добраться до жертвы за воротами его поместья не представлялось возможным. Оставалось только ждать, когда старый граф сам выйдет наружу.
Одна разговорчивая молочница, которая принесла своему мужу на виноградники хлеб и сыр, рассказала нашему любопытному путнику, что если нет никакого праздника, то граф выезжает за ворота один раз в неделю. Только утром в воскресенье для того, чтобы поехать в церковь. Там он возносит молитву, делает пожертвование и около часа дня возвращается домой.
Рассвет выходного дня скрипач встретил на дороге между замком и мостом через глубокое ущелье. Местные с удивлением обратили внимание, что какой-то бродячий музыкант играет на скрипке, перед ним лежит большая шляпа, а сам он похож больше на оборванца, чем на скрипача. Его истоптанные ботинки красноречиво указывали на то, что их хозяин расстояние между городами меряет шагами, а не оборотами колеса.
Примерно к восьми часам, когда все крестьяне прошли по мосту в сторону склонов, на которых им предстояло до заката заниматься возделыванием лозы, со стороны замка, поднимая клубы пыли на грунтовой дороге, показалась карета графа Каркано.
Большего вдохновения в своей жизни Джованни ещё не испытывал. Аллегро он исполнил с таким темпераментом и так громко, что кучер остановил возле него экипаж, повинуясь звуку колокольчика.
Отодвинув занавеску, граф увидел нищего скрипача, с остервенением бьющего смычком по струнам.
— Вечером тебя будут ждать у ворот моего замка. Ты знаешь, где это?
Опустив голову, музыкант несколько раз благодарно и энергично кивнул, промычав что-то невнятное.
— Немой, что ли? — спросил граф, развязывая золотистый шнурок на мешочке с монетами.
Скрипач опять замычал и указал пальцем на рот.
— Лучше бы ты ещё глухим был… — усмехнулся граф, но скрипач тут же указал на скрипку, а затем на ухо. — Ах, ну да… ты же как-то играешь… Ладно. Будешь раз в неделю играть в моём саду. Или когда прикажу. Жить будешь в конюшне на сене.
Под ноги скрипачу полетел медный чентезимо, дверь кареты захлопнулась, и почти одновременно с этим звуком кучер щёлкнул хлыстом. Красивый и статный жеребец чинно стал набирать ход, карета зашла на мост.
В ту же секунду скрипач извлёк из широкого рукава трубку, прикреплённую к запястью на резинке, и поднёс её ко рту.
Острый шип, пропитанный зельем собственного приготовления, Джованни послал точно в заднюю ногу коня. Животное одновременно с уколом почувствовало адскую боль и встало на дыбы. Кучер что-то громко вскрикнул, пытаясь усмирить взбесившегося жеребца, но тот уже не слышал ничего, кроме своей боли, и рванул дальше на мост.
Карета налетела задним колесом на каменную тумбу, стоявшую на въезде, после чего подпрыгнула, издав громкий треск. Конь, пытаясь освободиться от упряжи, рванул ещё сильнее, отчего потерял равновесие и упал на передние ноги. Громкое ржание слышали даже на далёких виноградниках. Жеребец рванул, но разбитое о тумбу левое колесо тормозило его, доставляя ещё большую боль.
Через секунду окончательно потерявший разум конь изо всех сил оттолкнулся от брёвен, укрывавших мост, и его следующий шаг был через ограду в пропасть.
