Мало-помалу современники начинают это понимать, следствием чего, осознанно или неосознанно, становится все более очевидная тяга жителей Центральной Европы к безделью и даже безработице. Повсеместно заметно стремление свести трудовую деятельность к абсолютному минимуму. Играющий на бирже гимназист, прозябающий на пособие безработный, государственный чиновник, проворачивающий сделки на черном рынке, банковский кассир, ночи напролет пропадающий в казино – все они суть подтверждение простой истины: лень – дело прибыльное. Хочешь выжить – научись бездельничать. Потому что работой нынче не прокормишься. Но поскольку люди, эти неказистые подобия божьи, в искусстве праздности ничего не смыслят, даже безделье их отвратительно. В нем все еще сохраняется неистребимый привкус работы: хлопотливая деловитость. Люди и не отдыхают толком, и не работают. Зато они «старательны». Они – «предприимчивы». Они – «при деле».
Нет, работой сегодня ничего не заработаешь! То ли дело зайти в кафе, сесть за столик и просто ждать. Заработок подойдет сам, учтиво спросит: «Вы позволите?» – и присядет рядом. В воздухе запорхают акции, болтая прямо у тебя перед носом ножонками процентов. Руку протяни – и они твои. Просто посиди в кафе часок-другой – и у тебя будет все, что душе угодно: сахар, свечи, сигареты, солидная кожаная мебель и даже завтрашние барыши. В конторе ты в плену цифр. От этой ненавистной, колкой цифири просто некуда деться. Нет, настоящая прибыль достигается не трудом, а когда сидишь без дела.
Впрочем, еще больше прибыли, пожалуй, приносит сон. Кто рано встает, тому бог подает, причем подает столь щедро, что лучше всего эти ранние часы просто проспать. Шутка ли: завтрак, второй завтрак, две сигары, две поездки на трамвае и на автобусе, – да разве за одно утро столько заработаешь? Нет, спать куда выгоднее! Заведя обыкновение дрыхнуть до обеда, я каждое утро выгадываю по 30 крон.
Правда, когда, при нынешней-то безработице, в прибыльности сна убедятся все, в стране начнется эпидемия сонной болезни. Да вот беда – многие страдают от бессонницы. Что ж, тем лучше! Значит, возникнет консорциум по производству и распространению морфия. Котировки морфия взлетят на бирже! Чтобы сказочно разбогатеть, достаточно будет запастись морфиумными акциями и завалиться спать. И вот тогда мир наконец-то погрязнет в лени окончательно и бесповоротно.
21.12.1919
Жил-был крестьянин. Где-то в Галиции имелась у него мазанка под соломенной крышей, а еще корова, свинья, жена и дите. Корову он выгонял на выпас, свинью держал в «халупе», жену поколачивал, а об дите не заботился вовсе. Потому как был он бедняк.
Но тут в деревню зачастили агенты, еврейские агенты из «Аустро-Америкэн» и из «Ллойда», и стали рассказывать про Канаду. В Канаде, так понял Петро Федорак, можно найти золото. Достаточно копнуть лопатой, на один штык, ну, примерно как картошку выкапываешь, тут-то под лопатой и зазвенит. А глубже и копать не надо. Найдешь самородок – и с ним прямиком в город, где тебе за него тысячу гульденов отвалят, а то и больше, и ты спокойно обратно домой поедешь. Купишь себе десять югеров[32] земли, десять гульденов подашь священнику на новый храм, Маринке своей привезешь в подарок шаль желтую с алыми маками, и будешь ты уже не бедняк, а зажиточный крестьянин.
А коли так, Петро Федорак продал еврею-скупщику две перины, отличные перины, на легком пуху, на них и спалось как у Христа за пазухой, и купил себе билет в Канаду.
Его изумление насчет того, что в Канаде, сколько в землю ни зарывайся, никакого золота нету, я лучше описывать не буду. Со временем Петро Федорак от этого изумления кое-как оправился и мало-помалу пришел в себя. Он работал. Где-то на фабрике. И копил каждый грош. Деньги отсылал домой. И писал письма. Вообще-то он не писал, а диктовал. А поскольку грамоты не знал и прочесть то, что с его слов писали другие, не умел, он всем этим писцам не верил. И ходил от одного к другому, снова и снова заставляя их уже написанное письмо ему перечитывать. И только когда письмо во многих руках вконец замызгивалось, он напоследок сам еще раз, – и конечно, вверх ногами, – его проглядывал, ронял на замусоленную бумагу тяжелую скупую слезу и, отерев слезу рукой и оставив на листке жирные чернильные разводы, отсылал, наконец, свое послание на родину.
