Ватник Солженицына - страница 89
Потом расстреливают Лаврентия Берия, и Солженицын вновь ликует: «С жестяным грохотом, как пустое ведро, покатила кубарем еще одна личность – с самой верхушки лестницы да в самое навозное болото»501.
А как бы он сам расправился со Сталиным, попадись он ему при случае, какой бы казни подверг? Рассказывая очередную страшилку о расстреле шести крестьян за то, что они накосили на колхозном лугу немного сена, Солженицын признается: «Если бы Сталин никогда и никого больше не убил, – то только за этих шестерых царскосельских мужиков я бы считал его достойным четвертования»502.
Рука бы не дрогнула – Солженицын без обиняков характеризует себя в «Архипелаге»: «вполне подготовленный палач». И рассуждает: «может быть у Берии я вырос бы как раз на месте, … да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они»503.
Требует наказать Солженицын и четверть миллиона человек, так или иначе причастных к Гулагу – да еще с оговоркой, «может быть, и хватило бы?» «Всех разыскать и всех судить!»504 – кричит Великий Гуманист. Откуда же цифра такая дикая – четверть миллиона? Оказывается, Солженицын с удивительным цинизмом произвел ее от 86 000 нацистов, осужденных в ФРГ к 1966 году (у нас надо втрое больше!), и, таким образом, требует за каждого эсэсовца троих советских людей.
А вот Солженицын делится хорошими известиями в «Теленке»: «Две – но не малых – политических радости посетили меня в конце сентября в мое гощение у Чуковского… Одна была поражение индонезийского переворота, вторая – поражение шелепинской затеи»505. Шут с ним, с Шелепиным, но что касается Индонезии, то речь здесь идет о попытке государственного переворота 30 сентября 1965 года. Подавив восстание, генерал Сухарто обвинил во всем коммунистов и начал массовый террор, унесший жизни 700 тысяч индонезийцев. Вот такая-то «политическая радость» была у человека, мнящего себя христианином!..
«Солженицын не понял и не хотел понять, что зло преодолевается не злобствующим, а противоположным ему духом добра, – отмечал отец Всеволод Шпиллер, настоятель Николо-Кузнецкой церкви в Москве. – Солженицыну не хотелось понять, что зло и ложь обличаются правдой, а противостоящая им правда открывается человеку только в любви, а не в злобе, которая заполнила душу и разум Солженицына…
Между тем именно злоба и только злоба была во всем, с чем выступал Солженицын, с маниакальной уверенностью в собственной непогрешимости в чем бы то ни было. Его выступления просто поражают полным отсутствием любви к кому-нибудь и к чему-нибудь, и поражают не одних христиан. И отсутствие любви (а вместо нее злобу) Солженицын прикрывает мудреными словесными узорами, стараясь превратить свою злобу в какую-то надуманную “зрячую любовь”. Восприятие же мира, человека, жизни сквозь призму бушующей злобы с христианством несовместимо.
В духе злобы правда не утверждается, а гибнет. Сначала становится полуправдой, потом и неправдой. И служит в мире уже не добру, а злу. Такой писатель христианским быть не может»506.
Но может быть, Солженицын воспринял христову заповедь слишком буквально и любил лишь «ближних»?
О его отношении к первой жене Наталье Решетовской мы уже писали выше. Была она ему чем-то между прислугой, секретаршей и удобной мебелью, на ее деньги он жил, ей же изменял, когда пришла у нему слава. И об ученой женщине из Ленинграда, и о других неназванных и неузнанных, и о притязаниях мужа возродить на русской земле полигамию «по творческим соображениям» Наталья Алексеевна потом напишет в книге «В споре со временем».
О низости Солженицына по отношению к Наталье Решетовской рассказывает и Лев Копелев: «В 1970 году Солженицын разошелся со своей первой женой. На пороге старости покинутая женщина, посвятившая десятки лет жизни своему идолу, приняла яд. Конечно, это должно было взволновать христианина Солженицына и в самом деле взволновало. Но любопытно, что о боге он даже и не вспомнил. В письме, которое она получила в больнице, он писал совсем в другом духе: “никогда не простит” ей того, что она сделала, так как ее смерть могла бы испортить репутацию ее более счастливой соперницы. Мысль о боге ему вовсе не пришла в голову. Ему также не пришла в голову мысль, что ему не дано прощать или не прощать, а что он должен молить бога, чтобы тот простил ей этот грех»
