– семья, дети не должны мешать. “Что это вы все женам звоните?”;
– с эмиграцией – каши не сваришь;
– Николай Второй – преступник (отречение). “Ну да, его расстреляли, но разве его одного расстреляли?”…
Суббота, 31 мая 1975 …
Цель, задача Солженицына, по его словам, – восстановить историческую память русского народа.
Но, парадоксальным образом, эта историческая задача (“Хочу, – говорит он мне в Париже, – написать русскую революцию так, как описал 12-й год Толстой, чтоб моя правда о ней была окончательной…”) исходит из какого-то радикального антиисторизма и также упирается в него. Символ здесь: влюбленность – иначе не назовешь – в старообрядчество. При этом теоретическая суть спора между старообрядцами и Никоном его не занимает. Старообрядчество есть одновременно и символ, и воплощение “русскости” в ее, как раз, неизменности. Пафос старообрядчества – в отрицании перемены, то есть “истории”, и именно этот пафос и пленяет Солженицына. Нравственное содержание, ценность, критерий этой “русскости” Солженицына не интересует. Для него важным и решающим оказывается то, что, начиная с Петра, нарастает в России измена русскости – достигающая своего апогея в большевизме. Спасение России – в возврате к русскости, ради чего нужно и отгородиться от Запада, и отречься от “имперскости” русской истории и русской культуры, от “нам внятно все…”. В чем же тут соблазн? В том, что С. совсем не ощущает старообрядчества как тупика и кризиса русского сознания, как национального соблазна, а Петра, скажем, как – при всех его трагических недостатках – спасителя России от этого тупика. “Русскость” как самозамыкание в жизни только собою и своим – то есть, в итоге, самоудушение…
Солженицыну, как Ленину, нужна, в сущности, партия, то есть коллектив, безоговорочно подчиненный его руководству и лично ему лояльный… Ленин всю жизнь “рвет связи”, лишь бы не быть отождествленным с чем-либо чуждым его цели и его средствам. Лояльность достигается устрашением, опасностью быть отлученным от “дела” и его вождя. И это не “личное”, не для себя, только для дела, только для абсолютной истины цели. …
Пятница, 17 октября 1975
Читаю с захватывающим интересом солженицынского “Ленина в Цюрихе”… Но тут же почти с каким-то мистическим ужасом вспоминаю слова Солженицына – мне, в прошлом году, в Цюрихе – о том, что он, Солженицын, в романе – не только Саня, не только Воротынцев, но прежде всего – сам Ленин. Это описание изнутри потому так потрясающе живо, что это “изнутри” – самого Солженицына. Читая, отмечаю карандашом места – об отношении к людям (и как они должны выпадать из жизни, когда исполнили свою функцию), о времени, о целеустремленности и буквально ахаю… Эта книга написана “близнецом”, и написана с каким-то трагическим восхищением. Одиночество и “ярость” Ленина. Одиночество и “ярость” Солженицына. Борьба как содержание – единственное! – всей жизни. Безостановочное обращение к врагу. Безбытность. Порабощенность своей судьбой, своим делом. Подчиненность тактики – стратегии. Тональность души… Повторяю – страшно»496.
Человек проницательный, тонко мыслящий, Александр Шмеман ставит Солженицыну неутешительный диагноз: перед нами – глупый избалованный ребенок, нарцисс с манией величия, рассматривающий других людей как пушечное мясо для своего догматически и схематично понятого дела.
Подобный же диагноз ставит своему бывшему другу и профессор Кирилл Симонян, и диагноз этот – уже медицинский: «Я смотрю на Солженицына с точки зрения своей профессии, глазами врача. Как индивидуум, Солженицын наделен комплексом неполноценности, который, нуждаясь в разрядке, выливается в агрессивность, а та в свою очередь порождает манию величия и честолюбие»497.
Может ли человек злобный, самовлюбленный и высокомерный быть настоящим христианином? Писатель Владимир Лакшин, хорошо знавший Александра Исаевича по «Новому миру», уверен, что нет: «В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и таким самообожанием»498.
Как согласуется с христовыми заповедями его бешеная ненависть к людям? Для христианина смерть любого человека – трагедия. Но посмотрите, как радуется Солженицын, узнав о смерти Сталина, какие слова он находит, описать свои чувства: «Умер, азиатский диктатор! Скорежился, злодей!»
