— Ай, шайтан, ай лютым зверем. Кишка им мала-мала выйнить нада. Трем мая малаем губил: Равиль, Араслан и Мишкам. Какой батыр помирал. Бабу голод пухлым делал — тоже помирал… Кишка из Гитлер таскать нада… Один я Газизов остался.
— У нас в бараке у одного мальчишки тоже все померли.
— Ай, ай! — покачал головой Хазар. — Сколько лет малаю? Как зовут?
— А я и не знаю, — признался Ленька. — Все его Доходягой называют.
Старик возился с переметом — цеплял самодельные, из булавок и отожженных иголок сделанные крючки. Бурчал:
— Каждому людям имя нада. Я — Газизов. Ты — Ленькам… Где живет, говоришь, который без имени?
— Да в нашем шестом бараке. Первая дверь налево. Кухня там… Пойду я, дедушка Хазар. Коза у меня одна.
Ленька уже выбрался из землянки, а старик еще спросил:
— А как Гитлер — зверем подыхал? Чего газетам калякает?
— Я не знаю подробности. Вроде яду налопался и сдох. Мы вам сюда, дедушка Хазар, наушник проведем, — пообещал Ленька. — Юрка Криков без электричества умеет.
— Вот спасибо. Вот рахмат. Грамотный люди слушать будем.
От Хазара Ленька пошел вверх по речке и снова переплыл ее.
Выломал на всякий случай здоровенный сук с закорюкой и пошел искать Красотку. Обычно коза прибегала на зов сразу, а тут как сквозь землю провалилась.
Ленька подумал было, что она не дождалась его, ушла домой, как вдруг услышал приглушенный, почти человеческий стон.
…Она лежала в малиннике и жадно, с хрипом хватала воздух, по-собачьи преданными глазами смотрела на Леньку.
— Красоточка! Милая! Да что с тобой? — по-маминому запричитал Ленька.
Коза с трудом поднялась, сделала два-три шага навстречу Леньке и снова вытянулась у его ног.
Он просил, уговаривал, плакал…
Коза не двигалась. Теперь, дождавшись его, она смотрела отчужденно и равнодушно.
Ленька подлез под Красотку. Опираясь на палку, с трудом приподнялся. Пошатываясь, побрел из лесу.
Несносная, удушливая тяжесть пригибала его к земле, выжимала слезы. После каждого шага Красоткина голова благодарно касалась плеча. Колени согнулись, и не было сил их выпрямить. В животе что-то рвалось и булькало. Ленька настырно шел.
Вдруг он понял, что сейчас упадет. Если сделает еще шаг — грохнется. Он стоял. Качался.
Неожиданно стало легко. Ленька опустился в пыль посреди дороги. Над ним склонился Вовка Остроумов.
Ленька с трудом повернул негнучую шею — Красотка лежала на широких плечах Юрки Крикова. Юрка бежал к баракам.
— Они ее ногами пинали, — всхлипывал Вовка. — Сурок держал, а Меченый…
— Беги за Томкой, — выдохнул Ленька.
…Когда он приплелся домой, Красотка лежала на половике посредине комнаты.
Вокруг стояли дед, Юрка, мама, Вовка Остроумов, Сашка.
Тамарка Вострикова распласталась над козой — щупала ей живот, заглядывала в глаза.
Тамарка была признанным поселковым лекарем. Частенько по малой хворости люди шли не в медпункт к фельдшерице, где вечная очередь, а к Тамарке. Перевязать, без одеколона банки поставить, а то и зуб выдернуть Востриковой ничего не стоило.
Тамарка поднялась с полу и оглушила:
— Сдыхает коза.
Запричитала-заплакала мама:
— Козлята же в ней. Как мы теперь жить-то будем? Сдо-ох-нем.
Волчонком взвыл Сашка.
Завозился дед у печки. Зачиркал ножиком о плиту. Сказал вежливенько:
— Идите по домам, ребятки. А ты, девушка, останься, пособи мне.
Юрка с Вовкой вышли, а Тамарка осталась.
— Лявонтий, — командовал дед, — давай, перетащим ее в сарай, там способней будет.
Молчавший до сих пор Ленька выговорил медленно:
— Не дам Красотку резать. Пусть так помрет.
— Это как это? — изумился дед. — Ах ты варнак безмозглый, мясо же пропадет, мясо, понимаешь? Галина! Уйми своего архаровца, а то я мочала из него…
Но тут Сашка рядом с Ленькой встал:
— Она нам молока давала, а вы ее резать?
— Галина!
— Оставь их, папка. Они же любят ее.
— Кака любовь? Ты что, тоже шурухнулась? Считай, месяц жратвы пропадет.
Дед решительно шагнул к козе, но Ленька толкнул его в грудь, а Сашка по-волчьи клацнул зубами:
— Не дадим резать.
Чувствовалось, что братья не впервой «воюют» вместе.
— Эх вы, родные внуки, — завсхлипывал вдруг дед. — Да я из-за вас и живу только — хочу, чтоб вы наш лосевский род тянули. А вы, видать, в родителей непутевых удались — всех вам жалко. Отец вон в дурдоме лечится, мать на работе всего четыреста грамм хлеба вам добывает, а добры-то люди в столовых обитают.
