— Зато они честные, они добрые, — всхлипнула мама.
— Ду-ура, — гудел дед. — Кому эта честность нужна. Честны-то все передохнут скоро, а столовски-то жить будут.
— Нет, папка, — сказала мама. — Скоро… все не так будет, скоро…
— «Скоро», — перебил дед. И вдруг взревел: — Не доживем мы до этого «скоро»!
— Коза умерла, — тихо сказала Томка.
…Ленька прибрел к речке и упал на песок. Перевернулся на спину и увидел звездное небо.
Вот с неба сорвались сразу две звезды — покатилась в никуда Красоточкина душа.
Ленька смахнул слезинку, сморщился, задел покарябанный в драке нос.
А рядом оказалась Тамарка Вострикова. Легла на песок.
— У меня йод с собой, — она потянулась к Леньки-ному носу.
— И так заживет, — повел головой Ленька.
— Еще где болит? — интересовалась Тамарка.
После чики ломило все тело, а Ленька спросил:
— И. М. — это кто?
— И. М.? Парень. Игорь Муратов. Нас с Нюськой провожал. В ремесленном учится. На моем дне рождения его увидишь. Лень, чего с тобой?
А Ленька не знал, что с ним… Щемило чего-то внутри, и реветь хотелось. Или ударить бы кого. В ухо. До крови. А Томка вот она, рядом. Воркует:
— Дурашка ты, Ленчик. Жаль, что тебе тринадцать только.
— Четырнадцать…
— Все равно мало. Мне вот пятнадцать завтра.
— Чего это ты о годах?
— Я бы замуж за тебя вышла. Ну и мягкий ты, как камышинка… Люблю камышинки.
* * *
Дед и мама подняли Красотку, чтобы вынести в сарай.
Сашка ревел на кровати.
Вдруг отворилась дверь, и на пороге вырос худой бородатый человек. Сашка не сразу признал в нем отца — короткий больничный пиджак без пуговиц, полуспавшие штаны… Между пиджаком и полосатыми штанами желтела дряблая кожа.
— Ваня! — бросилась к отцу мама.
Отец обнял ее, зашептал:
— Сбежал я. Мне там хлеба дают, а вы здесь голодные, — дрожащими руками отец вытащил из-за пазухи нечистую тряпицу, развернул ее и положил на стол круглый хлебный катыш.
— Горюшко ты мое! — жалела мама отца. — Оголодал-то как, тут и нормальный свихнется.
Она вытащила из-под подушек чугунок с крапивным супом. Собрала со дна всю гущу, вывалила в помятую алюминиевую миску.
— Не надо, Галя. Сами ешьте, — слабо сопротивлялся отец, а его большие глаза не отрывались от миски.
— Ты попробуй, — настаивала мать.
— Отведай, отведай, сынок, — подбадривал дед.
Отец сглотнул ложку, еще одну… Он съел остатки хлеба, проглотил и свой катышок, в чугунке тоже ничего не осталось.
Вдруг сделался сонливым и равнодушным. Тупо глянул на Красотку:
— Сдохла коза.
И заключил неожиданно:
— Вот и хорошо — мыло сварить можно. Соды каустической добавить, и пуд мыла будет. Мыло продать — корову купить. Корова будет с большими рогами, и меня от вас не уведут. А я есть совсем мало буду, как воробушек. Всё ребятам оставлять стану, только чтоб с вами жить…
А в дверях уже стояли две здоровенные молчаливые санитарки.
Отец сник, сгорбился. Пришибленным, жалким каким-то сделался.
Послушно поднялся из-за стола, заискивающе закланялся угрюмым санитарихам и побрел на улицу к поджидавшей его крытой машине.
Дед теребил бороду, мама ревела, Сашка исходил криком, Леньке жить не хотелось.
* * *
Утром, чуть свет, Ленька поехал в Большой Город понаведать отца.
Большой Город сверкал огнями, высился большими домами километрах в двадцати от Черновки.
Туда люди добирались по шоссе на попутных машинах. В единственный автобус-малютку попасть было невозможно. Да и не всегда он появлялся в Черновке, этот автобус.
Говорили, правда, что от Большого Города к моторному заводу начали срочно прокладывать трамвайные пути…
Ну, а пока без особой нужды в Большой Город люди не ездили.
Дед раздобыл где-то кусок сахару, мама отоварила три здоровенных картошины, а Ленька достал из заначки пачку папирос «Ракета». Тоненькие такие папироски, Алька Кузин за так отдал.
«Сумасшедшие» дома стерег строгий высокий забор. Мама ходила сюда по разрешению через ворота, а Ленька подлезал в дыру, через которую вытекала мутная, вонючая вода.
Ленька вышмыгнул из кустов на аллею и пристроился а скамеечке. Вот он, шестой корпус! Сейчас выйдет кто-нибудь из полосатиков и позовет отца.
Шестой-то корпус для спокойных, оттуда запросто на улицу выпускают. Это не то что четвертый, вона там и сейчас кто-то кричит-надсажается:
