Он и явился, Зиновий Нестеров. Он не только в плену побывал, но и во Франции досыта навоевался. Он даже по-французски говорить умел, только не с кем было.
Сорок восьмой год шел, и калеки, на фронте изувеченные, на каждом шагу встречались. Слепые в поездах хриплыми голосами песни пели, безногие и безрукие на базаре кто чем промышляли… На одного совсем-совсем безрукого парня специально глядеть приходили. Обычно он пристраивался у стены буфета около ровненькой фанерной дощечки. Между пальцами правой ноги парень вставлял самопишущую трофейную ручку и ногой, очень даже каллиграфически, писал на тетрадных листах в клеточку письма, заявления и даже стихи. Правда, над стихами он думал долго и меньше стакана водки за них не брал.
Конечно, большинство фронтовиков, если мало-мальски позволяло здоровье, поустраивались на работу. А для безнадежных инвалидов и курсы бухгалтеров и учетчиков создали, и инвалидскую артель «Красная охрана».
Старшего Лосева, Ивана Алексеевича, все еще держали в психиатрической лечебнице.
А Ленька Лосев пообвык уже в своем ШИХе, штамповочном инструментальном хозяйстве.
…Летело-катилось времечко.
Три с лишним года уже Леонид Лосев проработал самостоятельно. Правда, очень сложные штампы ему еще делать не доверяли, но кругляши он мастерить научился, а отремонтировать мог почти любой из штампов, что грохотали на штамповочном участке.
Сидел он теперь за верстаком самого Сергея Ивановича Смирнова, которого схоронили на старом нахаловском кладбище прошлой осенью.
Поначалу, и до войны, да и в войну еще, на этом кладбище всех подряд хоронили, а теперь места тут не стало, и так получилось, что на старом кладбище стали хоронить только людей достойных, про которых в городской газете в черной окаймовочке упоминалось или даже портрет покойного печатали, а под некрологом «группа товарищей» подписывалась.
Всякие же другие-разные успокаивались на далекой неохватной Лопатинской горе.
Смирнова хоронили не только работники восьмого цеха, но и из других цехов народ был, и даже из заводоуправления. Прощались с ним люди пожилые, знавшие его еще по работе в Рыбаковске.
Так получилось, что многие из эвакуированных в войну остались здесь, на Урале.
Шиховский слесарь Вениамин Иванович Мясоедов сказал на могиле:
— Это война убила нашего Сережку Смирнова. Как он работал, как ему в войну доставалось…
Заплакал старый Мясоедов, не договорил.
А главный инженер не только смирновскую работу вспомнил. Он всех рыбаковских добрым словом помянул. Сказал, что теперь для страны не только старый, рыбаковский, завод трудится, но и местный, уральский. И завод этот с каждым годом расширяется и вносит все больший вклад в оборонную боеспособность государства. Так сказал главный инженер.
В общем, по-доброму простились с Сергеем Ивановичем люди.
…А завод со своим Соцгородом действительно полностью начал царствовать в районе.
Кирзавод еще держался, а в Нахаловку уже вторглись двух-, а то и четырехэтажные дома. Давно в когда-то далекую деревню Дежневку влез Соцгород, там среди деревенских изб выросли заводская больница и еще несколько ей же принадлежащих зданий.
И совсем уж неожиданно, за одно лето, вдруг на пустыре возник современный кинотеатр «Победа». А рядом с кинотеатром огородили забором старый сосняк, построили в его гуще танцплощадку, тир, качели, разровняли футбольное поле — и получился парк.
* * *
После смерти Смирнова самыми высококвалифицированными слесарями в ШИХе считались Вениамин Иванович Мясоедов и Козлов.
Мясоедова все уважали, а Козлова, наоборот, недолюбливали. Открыто в крохоборстве и жадности обвинил Козлова недавно прибывший из детдома плюгавенький мальчишка Саня Лебедев. Он так и сказал перед сменой, при начальнике группы:
— Козлов делает только выгодную для себя работу, а не то, что нужно коллективу. А мастер идет у него на поводу.
Козлов, здоровенный тридцатилетний мужик, глаза выпучил.
Мастер Гудков заступился за Козлова:
— Всю войну завод держал Козлова на броне, здесь его руки были нужнее, чем на фронте…
— Я не про руки говорю, — не смутился Саня Лебедев.
Козлов пришел в себя:
