Среди этого грохота стояли два ряда верстаков, отгороженных друг от друга металлической сеткой.
За верстаками на круглых табуретках сидели рабочие и что-то делали. Иногда они подходили то к сверлильному, то к шлифовальному станку. А у строгального, фрезеровального и двух токарных стояли постоянные рабочие.
Лосев разглядывал этот новый для него мир с галерки. Табельщица его не торопила.
— Теть, а что такое ШИХ?
— А вон, — табельщица указала на верстаки. — Штамповочное инструментальное хозяйство. Тут самые квалифицированные слесаря работают.
…Начальник группы подвел Леньку к одному из верстаков:
— Сергей Иванович, вот тебе ученик.
Круглолицый пожилой человек не сразу оторвался от работы — навернутой на напильник шкуркой он зачищал какую-то железяку. Наконец перестал работать, вместе с табуретом повернулся к Леньке, снял очки, вытер о ветошь руки.
— Смирнов Сергей Иванович.
— Лосев Леонид.
Начальник группы ушел, а мастер сказал:
— Так, Лявонтий, значит. Хорошее имя Лявонтий.
Он назвал Леньку по-дедушкиному, а сам цепко оглядывал парнишку. Осмотром остался доволен:
— Ничего, ладным будешь. Я таким же начинал. Бери вон табурет, садись ближе, поговорим-потолкуем.
Ленька подвинул смешной табурет с вертящимся сиденьем, крутанул, и сиденье моментально выросло.
— Сам-то откуда?
— Здешний. Кирзаводский.
— А, слыхал я — плохой народ там живет, сквалыжный.
— Всякие есть.
— Ну ладно, Лявонтий, а вот скажи, ты книжки читать любишь?
— Не все.
— Ну, а какие?
— Про зверье всякое, чтоб лиса или медведь охотников обманули. Про пчел, муравьев — как живут.
Смирнов поскреб за ухом:
— А из людей?
— Про Овода, про Дубровского… про Павку Корчагина, когда он маленьким был… Мне что работать-то? — вдруг спросил Ленька.
— А ничего пока. Сиди, вникай. Инструмент вот общупай-обсмотри. — Сергей Иванович кивнул на аккуратно разложенный инструмент.
— Это что будет?
— Молоток.
— Забудь. По-нашему — ручник.
— Это?
— Напильник.
— Забудь. Пила. Вот с крупной насечкой — драчовая, это — личневая, а маленькие — бархатные. Дальше запоминай, Лявонтий. Лёрки, их три штуки бывает. Уразумел, для чего они? А это, наоборот, метчики. А вот мерительный инструмент: маузер, штангенциркуль, микрометр… это тоже надо: керно, чертилки, зубило… Теперь так, Лявонтий. Делаем мы штампы. Ну представь, пришел заказ на, предположим, тыщу вот таких штукенций. Попробуй выпили ее вручную. Выпилить, конечно, можно, десяток, ну два, а тут тыща, а то и больше… Выручает штамп. Сделаешь его, он тебе за смену сколь хочешь намолотит. Вот смотри — штамп я делаю. Это нижняя плита, на ней колонки, матрица крепится. Верхняя плита — на ней втулки, пуансон. Чтоб это дело толком усечь, в чертежах разбираться надо, стал быть, башкой шурупить. Ну и чтоб руки были. Ведь всё сам делаешь.
Мастер приподнялся, подал Леньке ручник, зубило, зажал в тисах проволоку:
— Руби!
Ленька поставил зубило, ударил — обрубок толканулся в сетку.
— Молодец, — похвалил Смирнов. — Только ты не всей рукой бей. Тут столько силы не надо. В кисти чтоб она согнулась — и хватит. И чтоб ручник свободней ходил, дай-ка.
Мастер крутнул табурет, сел вместо Леньки. В это время от конторки позвали:
— Смирнов!
Мастер обернулся. Он вглядывался в пролет, а молоток стучал по зубилу. Руки работали сами. Ровные, одинаковые проволочные обрубки пулеметно стреляли в сетку.
— Смирнов! — звали от конторки.
Мастер поднялся:
— Подожди меня, Лявонтий.
Ленька мгновенно оказался на табурете. Наставил на проволоку зубило, отвернулся, махнул молотком, как мастер, не глядя… Потемнело в глазах… Ноготь на большом пальце быстро багровел.
Рабочая жизнь Леньки Лосева началась.
* * *
Он с гордостью показал вахтеру новенький пропуск и вышел из проходной. В кармане похрустывали только что полученные пятидневные талоны.
Теперь Леониду Ивановичу Лосеву, рабочему человеку, полагалось на день восемьсот граммов хлеба. Ой-ей-ей! В два раза больше, чем маме. Это только хлеба! А там еще такая вкуснятина, что ни в одной деревне ни за какую шаль не выменяешь.
По две буханки Ленька пристроил под локти. Пальцами правой руки держал сетку, переполненную сахаром, солью, пшеном, двумя кусищами настоящего мыла. А сверху на консервных банках весело шебуршали спичечные коробки.
