Сашка плелся рядом, надоедал:
— Лень, ну дай я один схожу…
У магазина гудела толпа народа — сегодня десятое июня, начало декады, да еще воскресенье! Обычно к концу десятидневки очередь в магазине убавлялась — большинство съедало паек на два-три дня раньше. Теперь же густая толпа упруго раскачивалась, стараясь втиснуться в узкую дверь.
В магазин пускали «по десятку». Отсчитают десять человек, и, пока они не отоварятся, очередной десяток ждет.
Братья Лосевы подошли к магазину.
— Лень! Давай я тебя отоварю! — Это Алька Кузин откуда-то вышмыгнул. — Я новый метод придумал.
Взяв Лосевские карточки, Алька исчез так же быстро, как и появился.
— Видишь, народу сколько, — сказал Ленька брату.
— Я подожду, — нахохлился Сашка.
А Алька уже в очереди крутится.
Сбоку от дверей сбивалась группа мужиков — воскресенье сегодня. Поднаперли мужики, отодвинули крикливую очередь.
Алька уже среди мужиков, просит:
— Дяденька, подсадите-ка меня!
— Куда подсадить?
— А вверх! Хохоту будет!
Кто же посмеяться не любит! И вот уже Алька, шустро перебирая руками-ногами, бежит-ползет по многоголовой очереди. Раз — и не стало Альки, исчез у заветной магазинной двери.
Шум в очереди, серчают бабы:
— Ну ладно, мужики нахальничают, их всего — ничего. Но ведь и пацаны обнаглели — по головам шастают.
— Этот вертлявый второй раз уж эдак делат, — вздымает старушка в черном платке.
Отоварившихся выпускали с заднего хода. Вскоре и Алька оттуда появился, в руках буханка без горбушки: меньше получают Лосевы, нет теперь дедушкиной пайки.
Алька из магазина вышел, как будто с чертями в карты играл. И на себя не похож — глазки бегают, руки трясутся, лицо мокрое. Сунул Сашке Лосеву хлеб и карточки:
— Шпарь домой.
Ленька взбрыкнулся было: опять Сашка хлеб ополовинит, но Алька торопил.
— Пойдем, Лень, пойдем! Сказать кой-чего надо.
Они убежали к сараям. Залезли к себе на чердак. Алька зачем-то заглянул в щелку, потом снял носок с ноги:
— Смотри!
На Алькиной ладони лежали хлебные карточки.
— Откуда это?
— Украл! — ухнул Алька. — У кучкинской домработницы слямзил.
— Иди отдай! — задохнулся Ленька. — С голоду же сдохнут!
— Не сдохнут! Еще ни один начальник с голоду не сдох!
…Алька Кузин мечтал стать вором. Мечту эту он настырно осуществлял. Как-то этой зимой Алька и Ленька ездили в Большой Город в кино. Смотрели, как Швейк взял в плен Гитлера.
Пока люди скучали-маялись в ожидании сеанса, Алька заприметил полнотелую тетку в теплой пушистой шубе с лисьим воротником. Тетка ходила по фойе, заглядывала на фотки киноактеров, а вслед за ней таскалась сетка с газетным свертком.
— Лень! Ты батоны ел? — вдруг спросил Алька.
— Ел, до войны.
— А вон та толстая жаба и сейчас их жрет.
Начали впускать на сеанс.
Белым медведем прошествовала мимо тетка, в передние ряды уселась. А сеанс был дневной, детский. Пошикали, пошикали на нее ребятишки и отступились.
Алька, наоборот, сел прямо за теткой и Леньку рядом посадил.
На экране начал чудить Швейк. Он запросто расправлялся с неловкими, глупыми немцами. Зал охал, вздыхал, смеялся.
Громче всех хохотала тетка с лисьим воротником.
Ленька знал наизусть всю картину. Он с нетерпением ждал, когда Швейк гулко постучит по вздутому пузу тонувшего фюрера.
Вдруг Алька толкнул Леньку в бок. Нащупал его руку и вложил в нее что-то теплое и пахучее, шепнул:
— Ешь.
Это был хлеб! Настоящий, белый! Ленька сосал хлебный комочек, как леденец.
Алька Кузин знал свое дело, Алька снова толкался, снова шептал:
— Ешь.
Швейк на экране творил свое святое дело. Алька и Ленька вовсю работали челюстями.
Толстая тетка громко смеялась.
Когда в очередной раз Ленька протянул руку за хлебом, Алька вздохнул:
— Все. Кончилась эта лафа. Давай-ка тронулись отсюда.
На улице Ленька начал запоздало казниться:
— А все же совестно… Может, она на последнее купила. Может, больному кому несла.
— «Больному». Сам ты больной. Сытого с голодным путаешь, — взъярился Алька. — Я этих сытых за версту чую. Я их всю жизнь обворовывать буду. Думаешь, все так уж и честно живут? Почему моего папку убили, а Кучкин, гад… Моей мамке консервы американские таскает, порошок яичный…
