…Гетман вора Рожинский поднял войско в последнем часу короткой июльской ночи, подкрались к городу, ударили, когда ни света нет, ни тьмы.
На правом крыле царского войска стояли татары. К ним подобралась конница донских казаков, которых вел атаман Заруцкий. Заруцкий изготовился для атаки, но тут запели молитву муэдзины, и атаман дал время татарам, чтоб, помолясь, успели заснуть сладким утренним сном.
Первым на московские таборы напал конный полк Валевского.
Спросонья, в полутьме, среди пальбы, воплей раненых, бьющихся в ужасе лошадей кинулись, себя не помня. Все огромное войско бежало, бросив обозы, пушки, походные церковки…
Рожинский, торопясь сокрушить московские полки, послал всю конницу, всю пехоту… Гоня бегущих, можно и в Москву войти. И взять.
…Царица Марья Петровна разбудила Василия Ивановича в самую полночь.
— Ворохтается во мне, государюшко! Уж так ворохтается!
Василий Иванович перепугался. Побежал к лампадке, запалил от огонька свечу.
— Дохторов покликать? За Вазмером разве послать?
— Ой, не надо бы, Василий Иванович. Ты прости меня! С непривычки страх нашел. Знак дите наше подает.
— Знак? — Василий Иванович погладил Марью Петровну. — Сына мне роди! Царь без наследника — царь не надолго. Значит, и служить ему можно вполдела, вполсилы. Завтра иному придется поклоны отвешивать.
Нежно прикоснулся к подрастающему животу царицы.
— Драгоценна твоя тяжесть! Всему Московскому царству она во спасение.
— Ох ты как! — тихонечко засмеялась Марья Петровна. — Ножками толкается… Может, и не ножками, а как ножками. Ой, шалун! Ой!
И вдруг заснула. Так вот сразу и заснула, радостно улыбаясь.
Василий Иванович набрал воздуха задуть свечу и не посмел. Хорошо ли свечу гасить, когда о ребеночке говорили? Тревожно сделалось. Какой знак дитя подает?
Василий Иванович прочитал молитву, вышел в соседнюю комнату, к спальникам.
— Одеваться! Поедем на Ваганьково. Поглядим, как стережется войско от неприятеля.
Василий Иванович выезжал через Никольские ворота, когда на Ходынке пошла пальба.
Ваганьковское поле, где стояли дворцовые полки, было обведено рвом, и по всему рву стояли пушки.
Пока бегущие, гонимые, скатывались в ров, пушкари изготовились. Словно огромный, до небес, огненный бык боднул ужасным лбом польскую и казацкую конницу. Было поле зелено — стало красным. Еще скакали лошади с оторванными головами, еще кричали усатые человечьи головы, кубарем катясь по скользкой от росы мураве, но ужас уже бил крыльями за спинами наступавших.
Развеянные полки строились, а царские давно уже стояли наготове, и теперь пошли. И пошли злые за испытанный позор бежавшие полки. Пошли по Ваганькову, по Ходынке, через реку и дальше, до самых Химок.
Здесь уже Рожинский собрал в кулак войско, повернул на москалей их пушки, лучшие в мире пушки.
И снова перекрутился вихрь, помчал, кровавя землю, в обратную сторону, до Ходынки, где и опал, обессилев.
3
Государь держал, как перышко, у груди своей царевну свою ненаглядную.
— Ах, не дал Бог мальчика! Не ропщу, Марья Петровна, радуюсь. А о наследнике молюсь.
— Я рожу тебе, государь, миленький! Мальчика рожу! Пусть десять воров придут — рожу и выпестую, — Марья Петровна горела отвагою, хотя после тяжких родов никак не могла оправиться, все мерзла, все давала Василию Ивановичу ладошки свои ледяные, чтоб согрел.
Жизнь дочки трепетала, как пламя крошечной свечи, уж очень слабенькая уродилась.
— Минул бы этот год, а там было бы много иных лет, покойных и добрых, — сказал государь, передавая свое перышко в руки пышнотелой мамки.
Поспешил в Грановитую палату.
Дума сидела, словно у погасшего, у холодного очага, Василий Иванович, садясь на трон, даже плечами передернул.
— Печи, что ли, не топили?
— Тепло еще на дворе, — отозвался дворецкий. — А впереди зима…
Призадумались. Перекроют тушинцы все дороги, без дров Москва насидится.
Первым о делах заговорил государев свояк князь Иван Михайлович Воротынский.
— Вчера на ночь глядя бежали к Вору двумя толпами, через Заяузье и через Серпуховское ворота.
Государь слушал, уткнув глаза в ладони, и будто прочитал по ним нечто утешительное.
