— Да, много, — вдруг сказал Вышата, входя.
Божерок и Олаф переглянулись, Олаф хотел уйти, но Вышата остановил его.
— Постой, — сказал он, — ты знаешь, что я не ворог тебе… Чай, по одному делу пришли и не мне выдавать тебя головою… и то уж молвят, что я заодно с тобой, да пусть их молвят… Вышата сумеет постоять за себя… Да, правду молвишь, владыка, — продолжал он, обращаясь к жрецу, — все у него любимцы… старейшины требуют смерти Олафа, а Извой да Руслав теперь пожалованы любовью, почетом да ласками княжескими, и первыми пойдут на Олафа, хоть и говорят, что не поднимут руки.
— Ничего, все обойдется… Как ощиплем завтра крылышки одной, так другое запоют, — сказал жрец. — Начнем с христианки, а потом и до них доберемся.
— Главное, Извоя прибрать, а с остальными легко справиться… Феодор да Симеон тоже воду мутят… — сказал Вышата.
— А как Руслав? — спросил Олаф.
— Молвлю — пожалован в дружинники… да и награда его ждет. Хорош дружинник — молокосос.
— Ну, что касается награды, то еще далеко до нее, а мы скорее наградим его, коль посадим на стол.
— Насильно не посадишь на стол… Надо выбить из него этот христианский бред и тогда, быть может, он станет податливее… Действуй, владыка, коль дороги тебе слава и почет верховный…
— Действуем, — сказал за него Вышата, — девки завтра же не будет, а что касается прочих, завтра утро владыки, а вечер будет мой… А ты, Олаф, все-таки берегись, коль хочешь, чтоб голова осталась целой.
— За себя постою, — мрачно ответил он.
Вдруг послышались шаги и раздался чей-то голос:
— Здесь, ребята!.. вяжи его!..
Все всполошились. Старый Олаф стремглав бросился в боковую дверь, Вышата вынул меч, Божерок тоже вооружился жертвенным ножом, знаком своего жреческого достоинства, который он всегда носил при себе.
Однако никто не входил. Прошло несколько минут в немом молчании… Олафа и след уже простыл, а дверь все еще не открывалась…
— Кто бы мог так подшутить? — сказал наконец Вышата.
— Да хоша бы я, — раздался вдруг голос из-за окна. — Али Торопке и впрямь нельзя шутить… На то он и шут… Здорово, боярин, здорово, владыка Божерок… — сказал он.
— Как ты смеешь, холоп! — крикнул Вышата. — Или ты хочешь, чтоб я с тебя жилья повытаскал!..
— Пошто с меня жилья таскать, боярин? Я ли не слуга тебе али провинился перед тобою?
— Ты на кого кричал: вяжи его?.. Говори сейчас, не то язык чрез затылок вытащу.
— На певена, боярин… Повадился ходить к владыке на двор да на шестке сидеть с владыковыми курами, ну вот я и пошел искать, да и нашел и крикнул своим: вяжи его!..
— Ты не лжешь? — спросил Божерок.
— Да для ча мне лгать!.. Я не у князя в терему и тешить мне некого, а вижу огонь, дай, думаю, зайти, спроведать владыку.
— Лжешь!.. ты подслушивал, что мы говорили.
— Слышать-то слышал, что говорили, да и сам хочу кой-что сказать… что слаще меда будет боярину Вышате…
— Говори скорей, скоморох эдакий.
— Завтра ввечеру Ерохины дочки пойдут на Купалу, и Светозора с ними…
— Почем ты знаешь? — спросил Вышата.
— А знаю потому, что хотел тебе услужить и подслушал разговор сестер, когда они ходили по грибы… Одно нехорошо, что Яруха не советовала им ходить и молвила, что старый черт хуже зверя лютого будет ласкать ее белую руку и заставит себя ласкать.
— Кого же она называла старым чертом и зверем лютым? — спросил Вышата.
— Надо полагать — тебя… Акромя тебя некого, боярин. Ну а тебе, владыка, скажу: береги свою жертву, а то она… того… тю-тю! улетит, как ласточка, из-под самого носа.
— Какую жертву? — спросил Божерок.
— Сам знаешь, намеченную на завтра…
— Кто тебе сказал о ней? — изумился Вышата…
— Ну, уж этого не скажу, а завтра сам увидишь. Но не печалься, боярин, тебе же от этого польза… А что Олаф хочет — тому не бывать…
И Тороп ушел, насвистывая.
