В ворота Детинца, окруженный отрядом блестящих воинов, въезжал Владимир.
— Опоздал, опоздал, — прошептал Зыбата.
Владимир заметил, что что-то произошло.
Он пристально всматривался вперед, очевидно, высматривая Ярополка, и удивился тому, что нигде его не видно. Около него показался Варяжко; он схватил окровавленной рукой повод и закричал:
— Князь новгородский, суда требую!
— Над кем тебе мой суд нужен? — остановив лошадь, спросил Владимир. — Кого ты к ответу зовешь?
— Тебя, князь новгородский! — воскликнул Варяжко.
— Меня? В чем же ты меня обвиняешь? — изумился Владимир.
— В вероломстве виновен ты. Ты, ты… Ты заманил в западню несчастного брата и приказал убить его…
— Я? Ярополк убит? — В голосе Владимира зазвучали нотки неподдельного изумления.
— Пойди и взгляни, — сказал Варяжко, — пойди и взгляни, новгородский князь, на твою жертву. Ты сам увидишь, что в притворе он лежит, зарубленный мечами твоих слуг, бездыханный… Кругом него кровь, кровь твоего отца, твоя кровь — и ты смеешь еще говорить, что неповинен в смерти его…
Лицо Владимира покрылось мертвенной бледностью; он слегка качнулся в седле.
Кругом стоял народ, безмолвный, смущенный. Глаза всех были потуплены; на Владимира смотрели только горящие ненавистью очи Варяжко.
— Кровь своего отца ты пролил, — кричал он, — печенегам лютым уподобился ты. Да и печенеги отца твоего, Святослава, в честном-то бою убили: Куря, их князь, на единоборство с ним вышел. А ты заманил брата, милость ему обещал свою, а как пришел он, так мечи его по твоему приказу и приняли. Иди и любуйся на свое дело.
Владимир задрожал. Бледность исчезла, лицо его вдруг запылало; он приподнялся на стременах, окинул гордым взором молчавшую толпу и крикнул так, что каждое его слово отдавалось во всех уголках Детинца:
— Народ киевский, слышишь ли ты? В коварстве винит он меня, говорит, что повинен я в крови брата моего, Ярополка, что убил его, как вероломный предатель, заманив его к себе. Так прими же ты мою клятву. Тем, кто в Перуна верует, Перуном я клянусь, кто Одина чтит, Одином и Тором Гремящим клянусь, кто неведомому Богу христианскому служит, перед теми я именем их Бога клянусь, что и в мыслях у меня не было поднять руку на брата моего. Сердцем хотел я примириться с ним. Не по великокняжескому столу Ярополк был, но все-таки смерти он не заслуживал; в мыслях моих было отдать ему удел любой, как душе его угодно. Крови его не хотел я, и в ней неповинен я, вот мои слова. Веришь ли мне, народ киевский?..
Ни один голос не отозвался: очевидно, все были уверены, что смерть Ярополка не обошлась без участия Владимира.
Горькая улыбка заиграла на губах князя.
— Вижу я, — проговорил он, — что нет мне веры! Все молчат, никто ответить мне не хочет, так пусть же тогда сам народ меня казнит. Отдаюсь во власть его… Пусть умру я, если думают киевляне, что повинен я в вероломстве… Но пусть только скажет мне народ, что не верит он моей клятве…
— Я, Владимир, верю тебе, — вдруг сказал Зыбата, — Богу неведомому, христианскому служу я и знаю, что не попустил бы он клясться своим именем, если бы была на тебе кровь брата твоего. Народ киевский! Неповинен в злодеянии Владимир князь… Неповинен он, а ежели умереть тут ему суждено, так и я умру вместе с ним…
— Спасибо, Зыбатушка, — тихо проговорил князь.
Он хотел еще что-то сказать, но вдруг, словно шум морского прибоя, загудели голоса:
— Неповинен князь Владимир, неповинен в Ярополковой смерти! Хотим тебя князем над нами. Привет тебе, стольный князь киевский!
— Спасибо тебе, народ мой, — крикнул Владимир, когда крики несколько смолкли, — спасибо тебе. Обещаю тебе, что по княжьей правде своей разберу я, кто виновен в Ярополковой смерти, и покараю вероломцев. Но теперь хочу я поклониться телу Ярополка, хочу плакать у него, вспоминая детство наше. А потом суд мой праведный и для виновных беспощадный…
Он тронул коня…
