— И я тебе докажу, что я господин твой!
— Приказывай.
— Пляши! Сейчас пляши, как скоморох, перед нами.
Это приказание Прастена поразило всех. Не такая была минута, чтобы потешаться.
— Ты был вождем в своем племени, — заговорил Прастен, — твоему слову повиновались сотни твоих воинов, но вот теперь я посмотрю, как повинуешься ты! Пляши!
— Оставь его, Прастен, — вступился Владимир.
— Молчи, княжич, — сверкнул тот глазами, — и ты еще молод, чтобы приказывать мне. Твой отец не делает этого…
— Я прошу только…
— А я не могу исполнить твоей просьбы… Пляши, пес!
Старый печенег с мгновение помолчал, потом решительно произнес:
— Не буду!
— Не будешь, — заревел Прастен, — не будешь?
— Не буду… Убей меня, а не буду…
— Тебя убить! Нет, ты не умрешь… Я тебя научу покорности… вот тебе!
Кнут со свистом взвился и опустился на старика; багровый рубец появился на его лице.
Печенег не дрогнул, не попятился даже, ни стона, ни крика не вырвалось из его груди. Гордый и непоколебимый стоял он пред своим господином.
— Пляши! — опять закричал Прастен.
И опять последовал прежний решительный ответ:
— Не буду!
Бич засвистал в воздухе. Удары, один другого сильнее, посыпались на несчастного. Пятеро остальных невольников в ужасе сбились в кучу и, дрожа от страха, смотрели на избиение своего товарища. Ярость Прастена все распалялась. Ударом кулака он свалил несчастного с ног и продолжал наносить удары. Владимир отвернулся и глядел в сторону. Зыбата весь дрожал от негодования. Даже Улеб нахмурился и отошел.
— Знал бы, не пошел с этим зверем, — пробормотал он.
Прастен все взмахивал и взмахивал бичом.
— Забью, насмерть забью, — ревел он.
Вдруг он почувствовал, что кто-то, как железными клещами, схватил его руку и заставил опустить кнут.
Избитый печенег, удивленный, что истязание вдруг прекратилось, приподнялся на руках и с расширенными от изумления и ужаса глазами глядел на то, что происходило перед ним.
— Вот, Прастен, мы наконец и свиделись с тобой! — улыбаясь, произнес Андрей и отпустил руку Зыбатина отца.
Лицо Прастена вдруг мертвенно побледнело, глаза ввалились, он затрепетал от внезапной дрожи.
Владимир, Зыбата, Улеб с величайшим изумлением смотрели на происходившее. Они понять не могли, что случилось с неукротимым Прастеном, отчего он так вдруг изменился.
— Что с тобою, батюшка? — кинулся к Прастену Зыбата.
— Сгинь, сгинь, рассыпься, — задыхаясь, пробормотал Прастен, — откуда ты, зачем ты явился? Ты за мной пришел. Бери меня, пощади Зыбату!
— Я уже взял его, Прастен! — раздался в ответ голос Андрея.
Юноша повернулся к нему.
Вид старика поразил его. Андрей, незадолго до того величественный и гордый, теперь весь поник, но просветлевшее его лицо так и сияло дивным внутренним светом.
Улыбка добрая, ласковая играла на его губах, взор светился не гордостью, а любовью.
Зыбата кинулся к нему.
— Отец мой, ты был так добр ко мне. Ты ласкал меня, как родитель ласкает свое детище, — торопливо заговорил он, припадая к старцу, — скажи мне, что с отцом? Отчего он так дрожит…
— Дитя мое! Велик Бог христианский! Неведомыми путями ведет он каждого из нас на путь смирения. Унимается гордыня человеческая, и смиряется дух.
Не то рев, не то вопль, скорее походящий на звериный, чем на голос человека, прервал старца.
Все взглянули в ту сторону, откуда раздались эти звуки.
Извиваясь всем телом, как змея, полз к Андрею избитый Прастеном печенег. Его окровавленное посиневшее от побоев лицо было ужасно. В его широко раскрытых глазах ясно отражались и ужас, и удивление, и скрытый восторг. Он полз, припадая к земле, пока не очутился у ног Андрея.
— Ты… ты… — лепетал он, — ты заступился за меня!
Андрей склонился к нему.
— Встань, брат мой, встань, друг мой, — произнес он, — и позволь мне тебя, обиженного, гонимого, прижать к груди своей…
Он стал поднимать старого печенега.
— Ты… ты… — хрипел он, — узнал меня?
— Да, брат мой! — твердо сказал Андрей.
Печенег захлебывался слезами. Андрей наконец поднял его.
— Ты… ты.. — ревел печенег, и в этом его реве слышался отзвук мучительной душевной боли.
Вместо ответа старец христианин поднял его и обнял.
