Не то было с подводами. Неуклюжим телегам, в каждую из которых было впряжено по две пары волов, проникнуть в чащу было невозможно. Впрочем, подводы тянулись еще далеко; их чуть-чуть было видно с того места, где стояли путники.
— Как же нам быть, княжич, — кивнул головою на свои возы Прастен, — ведь им тут, вижу я, не пройти.
Владимир задумался на мгновение.
— Вот что только знай, — сказал он, — Андрей не возьмет даров.
— Уж упрошу как-нибудь. Не хочу в долгу за сына оставаться.
— Твое дело. Тогда можно так. Отсюда до избы Андрея совсем недалеко.
— Чего ближе, — отозвался Зыбата, — рукой подать.
— Именно так. У тебя много людей-то при возах?
— Шестеро. Я их тоже старику подарю всех.
— Рабы?
— Да, трое печенегов, косог один да двое с Дуная.
— Так пусть они подводы оставят здесь, а груз пусть перенесут, благо недалеко, на руках.
— Верно, княжич, верно! Спасибо тебе! Так я и сделаю, как ты присоветовал.
— Известить их, батюшка, надобно.
— Подтянутся… А тебя, Улеб, попрошу я подождать.
— Хорошо, Прастен, дорога-то прямая?
— Прямо идите все, — сказал Владимир, — так и упретесь.
Улеб остался поджидать возы; остальные тронули коней и скоро скрылись в кустарниках.
Княжич Владимир был весел. Очень уже радовало юношу, что отец и ему удел дал. Ничем не хуже оказался он пред братьями, и даже его удел куда лучше, чем у них. Новгород в то время был богатейшим из городов Руси. Правда, новгородцы известны были своим буйным нравом, но Владимир уверен был, что его дядя Добрыня Малкович легко справится с буянами.
Владимир с восторгом говорил о Новгороде.
— Пойдем, Прастен, со мною! — звал он старого воина.
— Нет, княжич, я уже с отцом твоим останусь.
— Пойдем, говорю тебе, там Добрыня тебя первым поставит.
— Спасибо на ласковом слове, а все-таки с князем останусь.
— Вон и бабка говорила, что с отцом головы не сносить.
— Пусть так. Все-таки с князем Святославом жил, с ним и умру.
— Экий ты, Прастен, несговорчивый!
— Уж, княжич, какой есть! Стар — не меняться!
— Зыбату тогда отпусти.
— А это его дело. Хочет с тобой идти, пусть идет, держать не буду, он уже в разуме.
— Зыбата! Зыбата! — позвал Владимир.
Но юноша уже не слышал голоса Владимира. По его соображениям, совсем недалеко была изба Андрея, и он припустил вперед своего коня.
Им овладело нетерпение. К этому старику, о существовании которого так еще недавно Зыбата не имел никакого понятия, у него в сердце было больше привязанности, чем к отцу. Почему это было так, Зыбата не знал. Не обращая внимания, что при быстром беге коня ветви деревьев сильно похлестывали его, он мчался по тропе, пока не очутился на полянке. Избушка, старенькая, ветхая, стояла на прежнем месте. Кругом нее раскидывался лужок, поросший густой травой и роскошными полевыми цветами. Зеленой живой стеной стояли вокруг высокие деревья. Над лугом, пригретом лучами солнца, носились стрекозы, жужжа в тишине ясного летнего дня.
Выскакав на поляну, Зыбата на мгновение остановился. Сперва этот отрадный мир и покой успокоительно подействовали на него, потом, когда первые мгновения душевного умиления прошли, он стал отыскивать глазами Андрея.
Старца нигде не было видно.
— Андрей, — закричал Зыбата, подъезжая к избушке и соскакивая с коня, — откликнись.
Внутри избушки послышалось движение, и на пороге ее появился старец.
Доброй, кроткой улыбкой светилось лицо его. Он глядел на спасенного им юношу, и глаза его туманились от невольных слез. Видимо, Андрей до глубины души был обрадован появлением сына Прастена.
— Ты, Зыбата, — проговорил он, — не позабыл старика.
— Отец, — пылко вскричал юноша, — разве могу я забыть тебя?
Он соскочил с коня и припал к ногам Андрея, целуя его высохшие морщинистые руки.
Как раз в это время на поляну выехали Владимир и Прастен.
Оба они на мгновение приостановились, потом Владимир Святославович, словно поддаваясь внезапному сердечному порыву, двинул вперед коня и, очутившись около Зыбаты и Андрея, соскочил с него и кинулся к старцу.
— Андрей, отец мой, — говорил он, — как я давно уже тебя не видал. Узнаешь ли ты меня, Андрей?
— Да, княжич, да! Любый ты мой, как не узнать.
