Везде, где только не появлялся юноша, вслед ему раздавался крик:
— Зыбата вернулся! Жив Зыбата! Вот радость! Где это он пропадал?
Юношу все любили за его добрый нрав и скромность, правдивость и за старание услужить всем, кому только могла быть полезна его услуга.
Еще издали увидал Зыбата свою мать, вышедшую на шум из хором.
— Матушка, родимая! — закричал он, кидаясь к ней с распростертыми объятиями.
— Зыбата, сыночек мой, — плача от радости, сквозь слезы восклицала она. — Ты ли это? Жив, ненаглядный мой.
Сын и мать плакали, но скоро Зыбата вырвался из объятий матери и, отойдя немного в сторону, принял серьезный и важный вид.
— Потом, родимая, вернусь, все расскажу.
— Вернешься? Куда же ты?
— А туда, в Детинец, к дружине.
На лице матери отразилась невыразимая печаль.
— Ох, горе мне, горюшко, — воскликнула она, — опять уйдешь ты… Подожди малость, расскажи мне.
— Нельзя, нельзя! Наговоримся, успеем…
— И туда поспеешь, остался бы!
— Не могу, матушка, Улеб меня ждет.
Но прежде чем уйти, Зыбата кинулся еще раз в объятия матери и, едва вырвавшись из них, опрометью кинулся на дорогу, где ждал его Улеб.
Когда Зыбата вместе с Улебом прибежали на площадь киевского Детинца, там стоял невообразимый крик. Говорили все разом. Никто не слушал другого, не обращая внимания на то, слушал ли его кто-нибудь или нет.
— Да как же это так, — орал длиннобородый детина, — нешто мы не такие же, как и все? Отчего нам князя не дают?
— Нам посадники надоели, не хотим их! — вторил детине его сосед.
— Князя нам подавай, такого, чтобы всем князьям князь был и чтобы вашему Киеву нос утер, — надрывался третий.
— Князя, князя! Князя! — ревели все.
— Это кто же? — спросил Зыбата у Улеба.
— Из Новгорода, — ответил тот, — посланцы.
— Чего ж они так галдят?
— Верно у них уж обычай такой!
— Гляди-ка, как наши-то на них смотрят!
— Еще бы не смотреть, диво да и все!
В самом деле спокойные, флегматичные обитатели Днепра, не привыкшие к такому способу выражения своих чувств и обсуждению важнейших вопросов, смотрели на гостей из Новгорода с заметным удивлением.
На крыльце княжеских хором стоял, облокотившись на перила, Святослав. Он равнодушно прислушивался к этим крикам. Позади него стоял брат его второй жены Милуши — Добрыня, положив свою правую руку на рукоятку меча, а левую на плечо своего улыбавшегося племянника Владимира, что-то шептавшего своим братьям Ярополку и Олегу. По другую сторону Святослава стояли воеводы Сфенкал и Икмор, а за ними Зыбата разглядел и своего отца Прастена.
Все они не говорили ни слова. Да и бесполезно было бы говорить. Новгородские послы, по всей вероятности, не стали бы их слушать — так они были увлечены в это мгновение своим делом.
— Князя нам, князя! — ревели они.
— Новгородцы думают, — насмешливо заметил Улеб, — что они явились на свое вече!
— А разве у них всегда так? — спросил Зыбата.
— Мой дядя бывал на Ильмене, так рассказывал, что о каждом пустяшном деле они так орут на вече, что после хрипят и говорить не могу.
— Чего же они теперь-то хотят?
— А видишь ли, наш князь Святослав, как похоронил княгиню Ольгу, сейчас же собрался на Дунай завоевывать болгарское царство.
— Знаю это, — заметил Зыбата.
— Ну, так вот, он, князь-то наш, оставляет в Киеве вместо себя своего большака княжича Ярополка, а древлянам дает второго своего княжича Олега. Новгородцы прослышали это и разобиделись.
— За что же?
— Да как же! У других князь, а у них нет!
— А Владимир-то?
— Его Святослав с собой на Дунай хотел взять!
— Так новгородцы чего же хотят?
— Да чтобы Владимир был у них князем, вот чего им угодно, а когда явились, так о Владимире и не знали ничего, есть ли он на свете или нет!
— Так как же они этого требуют?
— Слух тут пошел, что воевода Добрыня их надоумил. Вишь, не хочет он, чтобы племянник с отцом на болгар шел. Да и то сказать, обидно… Ярополку да Олегу уделы, а Владимиру ничего.
— Слушай-ка, слушай, — перебил Улеба Зыбата, — чего он?
Новгородские послы приумолкли. Один из них взобрался на ступени княжеского крыльца, кое-как остановил шум и гам и, когда наступило некоторое молчание, торопливо заговорил:
