Добрыня был уверен, что князь Святослав так или иначе, а на Русь обратно не вернется. Если бы и не сложил он своей буйной головы на равнинах земли болгарской, если бы все исполнилось, как он задумал, то он так бы и остался там, уже не князем, а царем.
Новгородские послы переминались с ноги на ногу у княжьего крыльца. Святослав глядел на них и усмехался, понимая, что они думали.
— Вот что, княже, — заговорил самый старший из новгородцев, — ты нам прости на слове, не посетуй на то, что скажу я тебе… Челом бью!
— Что? Говори смело! — сказал, усмехнувшись, князь.
— Да вот что, княже. — И новгородец в нерешительности, не зная, как ему высказать свою мысль, почесал затылок. — Ты, конечно, по-своему судишь, а мы, людишки-то, по-своему, по-глупому. Не осуди же на дерзком слове.
— Да говори же! — вырвалось у князя, которому, очевидно, надоели все эти присловья.
— По-нашему бы так, били мы тебе челом по меньшом твоем Владимире, так ты и дай нам его, не бойся, мы уже его убережем! Всем будет доволен!..
— А Добрыню? — спросил Святослав.
— А Добрыню Малковича ты с собой возьми, пусть воюет на здоровье!..
Дружный хохот всех, кто стоял и на крыльце, и перед крыльцом, прервал речь новгородца. Хохотал и Икмор, и Сфенкал, хохотал и сам Добрыня.
Этот смех смутил новгородца.
— Что же, — растерянно разводил он руками, — я ведь ничего, я только, чтобы все по-хорошему.
Один Святослав оставался серьезен.
— Вот, что я скажу вам, люди новгородские, — внушительно произнес он, — просили вы — я исполнил по вашей просьбе. Сына своего Владимира без Добрыни я не отпущу, а коли вы их теперь не примете, когда я слово свое сказал, так пойду я на Новгород, как на лютого врага, войною. Выжгу его, с землей сравняю, будто и не бывало никогда его на белом свете.
Он круто повернулся и, даже не удостоив взглядом растерявшихся послов, пошел во внутренние покои. За ним последовали все его приближенные и сыновья.
Зыбата в это время успел протолкаться к самому крыльцу и, видя, что отец уходит вместе с другими, крикнул:
— Батюшка!
Прастен обернулся на оклик и, увидав юношу, застыл на месте.
— Зыбата! Сын! Ты! — восклицал он, не веря своим глазам.
— Я, батюшка, я, родимый, видишь, вернулся…
Юноша взбежал на крыльцо и кинулся к отцу.
Как ни суров был старый Святославов воевода, но он почувствовал, что все его сердце так и всколыхнулось от радости при виде сына, которого он уже считал погибшим…
— Где же ты пропадал? — спросил он.
— В лесу на той стороне заблудился.
— И выбрался?
— Видишь… Скорее бы выбрался, да недуг злой меня с ног свалил, все это время, почитай, валялся.
— Кто же тебя выпользовал?
— А там, батюшка, старик один, христианин. Так вот он.
— Прастен, — позвал появившийся в дверях дружинник, — тебя князь к себе кличет…
Отцу не хотелось уходить от сына, но тем не менее он поспешил на зов.
— Иди, Зыбата, домой, — сказал он, — вот матери радости будет.
— Я уже был там, оттуда и сюда прибежал!
— Иди, как освобожусь, приду!
Прастен поспешил к князю. «О каком старике христианине говорил сын? — думал он. — Нужно его расспросить толком…»
На другой день, когда Зыбата еще спал крепким сном, отец разбудил его.
— Вставай-ка, поговорим, — сказал он.
— Прости, батюшка, — весело встряхнул головой Зыбата, проснувшись, — я сейчас, вот сбегаю на Днепр, искупаюсь.
— Пойду и я с тобой…
— О каком старике христианине, — спросил Прастен, — ты говорил мне вчера?
— О том, который приютил меня в лесу… Ах, отец, — вдруг вырвался вздох из груди Зыбаты, — если бы ты знать только мог…
— Что знать? — спросил Прастен.
Зыбата со всеми подробностями передал все, что с ним приключилось.
— Старик-то знает тебя! — закончил он свой рассказ.
— Знает? — удивился Прастен.
— Когда я уходил, он назвал твое имя, а я никогда не говорил ему, как тебя зовут.
В ответ на это Прастен молча покачивал своей начинающей седеть головой.
— Все, что ты говорил мне, сын мой, — начал он, — не очень для меня удивительно. Я знаю христиан, и между ними у меня есть добрые друзья. Христиане далеко не плохие люди, но что бы они ни говорили нам про своего Бога, как он ни хорош, он нам чужой, да и к тому же он нам совсем непонятен. Как можно верить в то, что мы не видим?
