Феофилакт, очевидно, остался доволен.
— Возлюбленная сестра моя во Христе, — заговорил он, — пришел я сюда, в вашу тихую обитель, чтобы видеть и просить тебя…
— О чем, святейший? — удивилась престарелая инокиня. — На что могу понадобиться я, старая, убогая, бессильная?
— Господь посылает силы тем, кто служит Ему…
— Я служу Богу моему, как могу, усердно…
— Я слышал об этом и теперь хочу, чтобы ты приняла на себя подвиг, который прославит тебя и вместе с тем будет угоден Небу…
Ирина смутилась.
— Согласна ли ты на подъятие подвига? — услышала она вопрос патриарха. — Отвечай, сестра!
— Не знаю, святейший, о чем говоришь ты, — тихо ответила инокиня, — и понять не могу, какой подвиг приуготовил ты для меня, а поэтому и отвечать тебе не решаюсь… Говорю, стара и слаба я стала… Мню дни свои скончать в святой обители…
— И я тебе сказал, возлюбленная сестра моя, что для трудов о Господе нет ни старых, ни слабых.
— Объясни тогда, святейший, чего ждешь ты?
— Так слушай и отвечай мне искренно…
— Я готова, святейший…
Патриарх помолчал немного и тихо заговорил:
— Теперь в Киеве восходит лучезарное солнце правды, и ты гордиться можешь, что первый светоч веры принесен был тобою и твоим мученически убиенным супругом, князем Аскольдом…
Воспоминание о пережитом вызвало невольные слезы на глазах Ирины.
— Не вспоминай об этом, святейший, — потупилась она, — молю тебя, не вспоминай.
— Страдаешь ты? — с участием спросил он.
— Стараюсь и забыть не могу… Кровоточит все еще рана… Боюсь вспоминать о прошлом…
— Напротив того, вспоминать нужно… Кто помнит прошлое, тому легче в настоящем… Так вот… Как бы хорошо было и сколь велика бы была заслуга того, кто решился бы утвердить светоч великой истины над погибающей в кромешной тьме язычества землею. Понимаешь ли ты, что я говорю тебе?
— Смутно, святейший.
— Ты должна утвердить великий светоч.
— Я?
— Да, ты…
Патриарх строго глядел на растерявшуюся инокиню.
— Святейший, — послышался дрожащий голос Ирины, — но как можно совершить то, что ты желаешь?
— Тебе должно покинуть сей монастырь…
— Покинуть?!
— Прежде всего и отправиться в Киев.
— Но что я могу сделать там?
— Многое…
— Я? Умирающая старуха!
— Слушай… В Киеве живет теперь мать киевского князя Святослава, она, как нам известно, обуреваема искренним желанием познать истину, но некому обратить ее к великому свету Христову… Понимаешь ли теперь?
— Немного…
— Горда эта княгиня, и нет в земле славянской никого ей равного, чтобы мог говорить он с нею, как с равною. Между тем почва подготовлена уже для благодатного посева. Стоит только всколыхнуть ее, и она даст обильный плод в вертограде Христовом.
Ирина молчала смущенная и растерянная: она не знала, что отвечать.
— Что же ты молчишь? — возвысил голос патриарх. — Я жду твоего ответа. Или не люба тебе моя речь? Или не хочешь ты потрудиться для Господа? Вспомни, что душу спасаешь ты от когтей диавола, в которых находится она… Мало одной молитвы, нужен и подвиг, сказано: вера без дел мертва… Пожалей свою душу, прими подвиг многотрудный… И славный подвиг. Этим подвигом и службу великую сотворишь… Ты докончишь начатое твоим супругом-мучеником святое дело, и весь мир будет вспоминать тебя… Ты слышала? Так ответь, принимаешь ли подвиг? Пойдешь ли ты на Днепр к киевской княгине?
Ирина едва держалась на ногах, так велико было овладевшее ею волнение.
— Принимаешь ли подвиг? — опять раздался вопрос. — Совершишь ли его, пойдешь ли в Киев?
— Принимаю, пойду! — раздался наконец покорный ответ Ирины.
Лишь только получено было согласие Ирины отправиться в Киев, сейчас же началась подготовка миссии на берега Днепра. Нужно было прежде всего избрать заместителя умершему настоятелю киевской христианской общины. Он должен был быть не только вероучителем, но и дипломатом. Выбрать достойного взялся сам патриарх. Он приказал объявить по всем монастырям и церквам, чтобы те из священников или ученых иноков, которые желают отправиться в варварские страны на севере, являлись к нему для беседы, и в патриаршие покои на зов патриарха сошлось множество духовных лиц, готовых к подвигу среди язычников.
