Глава 12
Tarde venientibus ossa[17]
Будильник Дорожкин занял у Фим Фимыча. Когда старинный, напоминающий начиненную шестеренками стальную кастрюлю агрегат зазвонил, Дорожкин слетел с кровати пулей. Еще бы, минута такого звонка подняла бы не только весь дом, но и все окрестные дома. К тому же забить кнопку звонка удалось только с третьего раза. Судя по ее поверхности, Фим Фимыч делал это молотком. Вот только где он применял часового монстра?
Тряся головой, чтобы унять продолжающийся в ушах звон и потирая отбитое основание ладони, Дорожкин отправился в ванную комнату, где уже привычно привел себя в порядок. Кофейная машина в кухне сотворила для него чашечку кофе, который недотягивал до кофе от кузьминского турка, но дал бы фору всем остальным местным разновидностям кофейного напитка. Завтракать Дорожкин не хотел, но, когда два куска хлеба выскочили из тостера, да и яичница зашумела на сковородке, аппетит откуда-то появился. Покопавшись в баре, который был обнаружен еще полмесяца назад, Дорожкин выбрал одну из темных с зеленью и как будто с сединой бутылей, которая, судя по скупой надписи, была наполнена коньяком, и спрятал ее в брезентовую сумку. Еще через полчаса Дорожкин спустился на первый этаж, выкатил из закутка за стойкой велосипед и двинулся вниз по Бабеля.
Он был на месте ровно в восемь. Небо выдалось пасмурным, но день на первый взгляд обещал быть сухим. Дорожкин пристегнул велосипед к ограде, перешагнул через покосившийся забор и пошел по вытоптанной в гуще крапивы, репейника и лебеды тропинке. Путь оказался достаточно широким, чтобы уберечь пешехода от гроздьев собачника, и достаточно узким, чтобы коснуться, вытянув руку, покрытых изморозью пожухлых стеблей хмеля и дикого винограда, который с этой стороны здания обвивал чугунную ограду почти сплошным ковром. Неожиданно Дорожкин подумал, что, когда Кузьминск завалит снегом, он вовсе не будет отличаться от какого-нибудь забытого богом и градостроителями уголка Москвы. По краям дороги встанут сугробы, улицы покроются льдом, с крыш и каменных морд горгулий спустятся сосульки, и таинственные ночные дворники, которые поддерживают улицы Кузьминска в идеальной чистоте, вынуждены будут появиться на них с лопатами и днем.
— Однако, — в удивлении остановился Дорожкин у резкого поворота.
Напротив заднего угла здания тропинка резко поворачивала вправо и уходила в глубь кладбища. Впрочем, именно здесь в чугунной ограде имелся лаз. Несколько прутьев были вырваны из кирпичного основания, верхняя балка выдернута из столба, и вся часть конструкции отогнута в сторону.
— Рвали изнутри, со стороны института, — определил Дорожкин и поспешил покинуть территорию кладбища. — Да, такие здоровяки мне пока что не попадались. К счастью, — добавил он, стряхнув с одежды налипшие листья.
Уже не столь тщательно выстриженный, как с парадной стороны здания, газон пересекала довольно плотно утоптанная тропинка, из чего Дорожкин заключил, что пешеходы, которые тут обретались, предпочитали с территории института отправляться сразу к центру кладбища.
— Или, наоборот, с кладбища в институт, — решил, поежившись, Дорожкин и, шурша золотой листвой, вышел к тыльной стороне огромного здания.
От передней она не отличалась почти ничем. Точно такие же стрельчатые окна поблескивали черными стеклами, точно так же были тщательно выметены дорожки. Разве только надписи не имелось на входе да вместо сфинксов на парапете у ступеней стояла тележка, наполненная листьями, и собранные в пирамидку грабли, лопаты и метлы. Дорожкин поднялся по ступеням, положил руку на дубовую рукоять высокой двери и потянул ее на себя. Дверь медленно и тяжело пошла наружу. Он дождался, когда щель станет достаточно широкой, и почти протиснулся внутрь, остановив дверь в том самом положении, которое позволяло ему выйти, но и не давало ей открыться настежь. Впереди была мгла, но Дорожкин не стал ее рассматривать, а метнулся назад, подхватил совковую лопату и сунул ее под дверное полотно. Только потом шагнул внутрь.
