Через пять минут все трое сидели за столом на просторной кухне теперь уже холостяцкого жилища Мещерского. Машка глотала черный напиток и смотрела то на Дорожкина, то на Мещерского. Те отдавали должное яичнице и бекону. И кофе.
— Дорожкин, как ты относишься к многомужеству? — спросила его Машка.
На ней была белая водолазка и черные джинсы. Нет, до Маргариты Машке было не близко, но значительно ближе, чем девяти из десятка симпатичных девчонок. А может, даже и девяноста девяти из ста. Дорожкин прикрыл глаза, представил лицо Жени Поповой, ее силуэт в движении к ящику с почтовыми карточками, ее голос и улыбнулся. Нет, конечно же в сравнении не имелось никакого смысла. Просто была Женя и все остальные, как бы они ни казались хороши.
— Плохо он относится, — кашлянул Мещерский. — Мужчина по своей натуре моногамен и монотеистичен.
— Мужская моногамия штука такая… — Машка пощелкала пальцами, извлекая слово из воздуха, — декларативная. А монотеизм… График, ты опять услышал звон где-то не там. Монотеизм — это… что-то для женщины. Хотя я бы предпочла все-таки стереотеизм. Полноты ощущений хочется!
— Квадро, — буркнул покрасневший Мещерский. — И сабвуфер побольше.
— Фу, График, — сморщила носик Машка.
— Есть еще команды «место», «к ноге», «сидеть», «рядом», «лежать», наконец, «гулять», — перечислил Мещерский. — Тебе какие больше нравятся?
— «Взять», — бросила Машка, но бросила таким тоном, что Дорожкин и Мещерский немедленно переглянулись. — Хороший мужик должен отлично выполнять команду «взять». Только отдавать он должен ее себе сам.
— А что должна хорошая женщина? — поинтересовался Мещерский. — Какую команду она должна отдавать себе сама? Ты бы просветила недостаточно хороших мужиков. Для пользы дальнейшей жизни.
— Хамство — естественная защитная реакция мужчины на внешние раздражители. — Машка задумчиво выпятила губу. — Впрочем, на внутренние тоже.
— Это ты сейчас про хорошего мужчину говоришь или про обыкновенного? — не унимался Мещерский.
— Обыкновенных мужчин не бывает, — пробормотала Машка, разглядывая лицо Дорожкина. — Ведь так, Евгений Константинович?
— Не могу сразу ответить, — пожал плечами Дорожкин. — Надо посоветоваться с Евграфом Николаевичем. Господин Мещерский, тут одна милая девушка интересуется, спрашивает, бывают ли обыкновенные мужчины?
— Вопрос нуждается в проработке, — пробурчал Мещерский, взглянув на Дорожкина с благодарностью. — Возможно, потребуются стендовые испытания…
— Вот так вот, весело перекликиваясь, они и катились по жизни, насаженные на одну ось, — пробормотала Машка. — Двое из ларца…
— Цитата? — обеспокоился Мещерский. — Откуда?
— Отсюда, — приложила руку к груди Машка и ушла в прихожую шуршать пальто.
— Маш! — не выдержал Мещерский и поплелся в прихожую. — Ты чего приходила-то? У тебя как дела-то вообще?
В прихожей начался тихий и напряженный разговор, а Дорожкин вдруг извлек из пустоты колышек, смахнул с него салфеткой паутину, погладил зеленую кору, под которой все-таки ощущалась неровность выжженного имени, снова отправил деревянное орудие в пустоту, в паутину, в грязь, которая, как и сказал Дир, тут была рядом, близко. Раз — и колышек в руках, раз — и его нет. А сам он смог бы так же нырнуть вслед за колышком? В квартире у Козловой это было сделать легко, там нужно было только переступить порог, а в любом другом месте?
Фокус удавался так легко и изящно, что Дорожкин даже подумал, не так ли дурят зрителей знаменитые фокусники на аренах цирка? Впрочем, фокусники, кажется, обходились без паутины и грязи. С некоторым проворством без паутины мог бы обойтись и Дорожкин. Так, может, именно этот трюк ему стоило показать на празднестве в честь дня рождения Валерии Перовой? Или вообще ничего показывать не следовало? И уж тем более не следовало показывать орудие, уничтожившее, убившее инспектора управления безопасности города Кузьминска Шепелева Владимира?
«Убившее», — зацепился за спасительную мысль Дорожкин. Убившее, потому что сам Дорожкин конечно же никого убить не мог. Нет, он мог постараться себя защитить, закрыться от нападения, тем более что Шепелев, судя по всему, способен был вызывать ужас у всех горожан без исключения, но убить — нет. Но, даже закрываясь от кого бы то ни было осиновым колышком, как нужно было сжимать его в руках, чтобы он не только пронзил нападавшего, но и пронзил его вместе с одеждой? Нет, конечно же он не убивал Шепелева. Просто оказался в ненужное время в ненужном месте. Или в нужное время в нужном месте? Он же никогда не отличался страстью к придумыванию препятствий и трудностей, почему ему все-таки втемяшилось отправиться пешком черт-те куда и что все-таки произошло на том самом перекрестке?
