— Что же, вы всё-таки будете подавать заявки?
— Надо будет подать. Может быть, что-нибудь и выйдет. Не пропадать же деньгам!
— Вряд ли, что выйдет, — возразил Хошанский и, помолчав немного, добавил: — А что, господа, не сыграть ли нам в картишки? Я, знаете, хочу тоже переночевать, завтра все вместе и поедем. Как вы думаете?
— Не знаю, право, а вы-то что же раздумали?
— Очень растрясло меня, пока ехал с рудника. Дорога-то ухабистая. Позовём мы кого-нибудь из резиденции. Озерова, например, он, кажется, дома — составим игру.
— В стуколку разве сыграть? Впрочем, играть-то с вами опасно: деньгами задушите — всё равно ничего не выиграешь.
— Ну, вот ещё пустяки! итак, значит, господа, остаёмся. Василий, достань-ка вино, закуску, карты, да поживее, братец! — Хошанский подошёл к двери и крикнул хозяина.
— Ефим! Вели-ка бабам приготовить нам на ужин уху. Есть свежая рыба? Есть, говоришь, ну ладно, да зайди ко мне. Я вот сейчас напишу записку Озерову, так снесёшь ему.
Хошанский вышел в другую комнату, вырвал из записной книжки два листка и карандашом набросал на них по нескольку строк. Мальшаков вполголоса шепнул Колчину: «клюнуло, и ведь вот какой шельмец — вида даже не подал. Ну, пускай теперь суетится!» И Хошанский действительно суетился, он вышел на хозяйскую половину, мимоходом крикнув Василию, чтоб поскорее приготовлял закуску, и подозвал к себе Кочкина.
— Проводи-ка, Ефим, меня на улицу, там у вас собаки, того и гляди разорвут, да посвети мне, — громко заговорил Хошанский, стараясь не возбудить подозрения в сидящих в той комнате.
Кочкин взял свечу и отворил дверь в сени. Когда они вышли из сеней, резкий порыв ветра заставил их сразу отступить за угол дома. Хошанский остановился у стены за ветром и шёпотом заговорил: «Вот в чём дело, ты не знаешь, где они заявили?»
— Наверно-то не знаю, Борис Михайлович, где-то вниз по реке.
— Ну, так вот что, нужно сейчас же послать нарочного на рудник вот с этой запиской, пусть отдаст её управляющему, сейчас 6 часов — в десять чтоб обязательно был на руднике. Пусть коня не жалеет, заплачу тебе за это красненькую. С рудника приедут мои люди, понимаешь? Нужно всё так сделать, чтобы Мальшаков ничего не заметил.
— Не извольте сумневаться, Борис Михайлович, тонко обделаем, — ответил Кочкин, обрадованный возможностью заработать десятку.
— Да кого ты послать думаешь? Надо человека надёжного!
— Сына пошлю, Ивана!
— Ну, хорошо. Смотри же, не мешкай ни минуты, — и Хошанский вернулся в дом. В голове его созрел план, поистине достойный американца. Он намеревался, воспользовавшись тем, что заявки Мальшаковым ещё не отосланы в уездное полицейское управление, заявить Печище на своё имя и послать своего доверенного в город немедленно для подачи заявок, таким образом, законное право на заявленную местность приобрёл бы он, а не Мальшаков, раз заявление последнего поступило бы позднее заявления Хошанского. В приисковой среде давно выработалась своя особая этика, и никто из золотопромышленников не поставил бы Хошанскому в вину этот его поступок, все признали бы его за ловкий фортель — не более.
— А погодка-то, господа, начинает подувать, — сказал Хошанский, входя в комнату. — Тайга так и шумит…
— Все приготовил-с, Борис Михайлович! — заявил Васька, — больше ничего-с не прикажете?
— А, приготовил — ну и ладно. Карты достал?
— Достал-с, вот они на столике.
— Отдай вот Кочкину эту записку, пусть сходит за Озеровым. Ну-с, господа, перед игрой-то водочки…
— Для вас, Григорий Николаевич, мадерка есть — пожалуйте!..
II.
Кочкин, войдя в избу, отряхнул снег и повесил шапку на гвоздь. В переднем углу за большим некрашеным столом пили чай: Каргаполов, конюх, привезший Хошанского с рудника, и сын Кочкина, Иван, парень лет 22-х.
Чай разливала невестка — Иванова жена…
— …Так плоха, значит, дорога, говоришь, — переспросил Каргаполов, бережно берясь своими грубыми, мозолистыми пальцами за чайное блюдечко.
— От горы-то ещё ничего, а до горы-то уж больно перемело, едешь, едешь, словно десять-то вёрст в двадцать порастянулись, — отозвался конюх, опрокидывая чуть ли не десятую чашку.
