— Я уже читаю, — с гордостью заявил Ник. — И пишу… Только ещё плохо… По косым линейкам.
— Читаешь и пишешь. Вот за это молодец!
— Садись же, Алексей. Чай стынет.
Ремнев разделся и присел к столу. Глаза его с грустью и ожиданием остановились на лице жены.
— Ты нисколько не изменилась, Олли, за эти три года. Такая же молодая, свежая и… хорошенькая!
— Будто бы? — кокетливо улыбнулась Ольга Михайловна.
— Как честный человек! — с жаром подтвердил Ремнев. — Ты одна из тех счастливых женщин, над которыми время не имеет власти.
Говорил он совершенно искренне, и это было вполне понятно, принимая во внимание его горячую любовь к жене.
Всякий другой на месте Ремнева, несомненно, нашёл бы на лице Ольги Михайловны следы пережитых лет. Лёгкие морщинки около глаз, скорбные складки рта, дряхлость напудренных щёк — всё это не ускользнуло бы от внимания постороннего наблюдателя.
Но любовь слепа, и Ремнев не видел ничего этого.
В общем, и сейчас, несмотря на свои тридцать лет, Ольга Михайловна могла быть названа красивой женщиной. Особенно хороши были у неё глаза: тёмно-серые, лучистые, оттенённые длинными ресницами.
— Пей же чай! Ты, вероятно, промёрз по дороге. Костюм у тебя совсем не по сезону… Здесь в номере тоже холодно.
— …Пустяки… Я привык.
— Какая у тебя ужасная квартира, серая, тёмная. Как ты можешь жить в такой норе? Должно быть, твои материальные дела совсем плохи?
— Как и всегда, — добродушно улыбнулся Ремнев. — Хотя, собственно говоря, я имею урок, хороший урок. Пятнадцать рублей в месяц…
— И это весь твой бюджет?
— Нет, отчего же, — смутился он. — Я работаю в местной газете, кое-что перевожу. Вообще жить можно… Разумеется, я мог бы зарабатывать и больше, но ведь ты знаешь, Олли, потребности мои очень ограничены и кроме того…
Ремнев запнулся и смущённо побарабанил ложечкой по стакану.
— Кроме того, что ещё? — пытливо посмотрела на мужа Ольга Михайловна.
— У меня мало времен, я занят.
— Работаешь в комитете? — понизила голос Ольга Михайловна.
Ремнев утвердительно кивнул головой.
— Впрочем, всё это пустяки, как-нибудь устроимся!
Ремнев поднял глаза и тихо спросил:
— Разве ты, Олли, решила… жить вместе со мной?
— Разумеется… Как же иначе? Нужно будет подыскать квартирку поудобнее. У меня есть немного денег — рублей полтораста. На первое время хватит. Там найду какую-нибудь работу. Мне собственно хочется поступить в университет, хотя бы вольнослушательницей. Как ты думаешь, удастся это?
— По всей вероятности. Это я разузнаю, справлюсь! — обрадовано подхватил Ремнев.
— Ты знаешь, я узнала твой адрес совершенно случайно, в Петербурге.
— Получила ли ты моё последнее письмо! Я адресовал его в Лозанну. По всей вероятности не дошло…
— Последний год я почти безвыездно жила в Женеве. Там в русской колонии есть кое-кто из твоих старых знакомых… Грибский, например. Он знает тебя ещё с Москвы.
Ремнев оживился.
— Помню, помню… Славный парнюга! Вероятно, постарел?
…В таких разговорах время прошло незаметно.
В два часа Ремнев поднялся и с сожалением заметил:
— Мне нужно идти. Через час ко мне должен зайти один человек. Важное дело.
— Вечером ты будешь свободен?
— Нет, Олли, сегодня вечером в железнодорожном клубе устраивается банкет. Я имею маленькое поручение. Если хочешь, я зайду за тобой. Познакомишься с нашей публикой. Комитет хочет предложить свою резолюцию. Зайти?
— Зайди, я буду ждать.
Они расстались…
Глава VIII. У комитетчика
Ремнев вышел из номеров в самом хорошем настроении духа. Намерение Ольги Михайловны жить с ним вместе очень обрадовало его.
Будущее рисовалось Ремневу в розовом свете.
— Ну, теперь у нас пойдёт всё хорошо, — думал он, бодро шагая по тротуару.
Несомненно, Олли сама тяготится одиночеством. Жизнь резко изменила её характер… Теперь, брат, Алексей Петрович, нужно будет поэнергичнее взяться за дело. Теперь ты не один: семья приехала…
Вернулся он домой как раз вовремя. Едва успел раздеться и закурить папиросу, как в дверь постучали.
Это был Мейчик. В руках он держал большую корзину, прикрытую холщовым мешком.
Они поздоровались.
— Принёс… Две тысячи экземпляров.
Мейчик выложил на кровать несколько пачек свежеоттиснутых листков, от которых ещё пахло типографской краской. Вид у Мейчика был утомлённый, как у человека, не спавшего всю ночь. Он присел на стул и глубоко вздохнул.
