Гуторин ответил не сразу:
— Да, воевать и тут можно. Не только можно, но нужно, Николай Степанович.
— Полк! Дивизия! — криво усмехаясь, произнес он. — В сидячем или лежачем положении?
— То есть, не понимаю? — забасил Громадин.
— Я ведь теперь без дела не могу. Поймите меня.
— Дело? Ну, чего другого, а дело мы найдем. Вы свои-то сапоги киньте под кровать. Адъютант! Подать Николаю Степановичу костюм. Вот этот костюмчик примерьте-ка. Со складу. Неношенный. Немецкий. Полковник, штабист. Гроза!
Николай Кораблев принял из рук адъютанта костюм, надел его, потом сапоги и поднялся.
— О-о-о! Здорово! — одобрил адъютант. — Идет. Честное слово, идет.
— Идет! Идет! Так и хочется пулю в лоб влепить! — неожиданно добавил генерал, осматривая на Николае Кораблеве костюм немецкого штабного офицера. — Пройдитесь, Николай Степанович, фон Папен. Вы племянник фон Папена. Вон куда взлетел! Та-ак. Пристукните каблуками. Молодец! Отдайте честь. Нет, не так. Пренебрежительно: вы — штабной офицер. Следует двумя пальцами: козырнул, и ладно. На лице, знаете ли, такое: весь мир у ваших ног, все рабы, вплоть до дядюшки фон Папена. О-о-о! Вы молодец! Умеете играть. Теперь парочку деньков оботритесь в этом костюмчике. Только далеко от блиндажа не ходите, а то партизаны как раз пристукнут. А денька через три вот что надо сделать. Карту! — попросил он.
Адъютант вынул из планшетки карту и расстелил ее на столе.
— Так вот, — чуть погодя заговорил генерал, рассматривая карту. — Видите, где мы? Это вот огромное пространство — Пинские болота — наше: партизанский край. Это вот в стороне — город Бобруйск. Это — Рогачев. Это — Довск.
— В Довске мы были.
— Очень хорошо. Перед Довском — вот тут — переправа через Днепр. Три моста: один старый и два понтонных. Мы здесь и здесь мосты подрываем. Удается нам. Конечно, через пять-шесть дней немцы снова наводят. Но пока наводят, на той стороне толчея. А когда толчея, тут и бей их с земли и с неба. А главный мост ребята никак подорвать не могут: уж очень крепко его немцы охраняют. Так надо нахалом. Я вам дам машину, шофера — бывший венгерский полковник Киш. Имейте в виду: полковник. Ему вполне довериться можно, однако все время держите его под пистолетом, и в случае чего — пулю в лоб. И еще два человека вас будут охранять: Яня Резанов и ваш друг Петр Макарович Сиволобов. Чудесная компания! Вы въезжаете на мост и именем фюрера останавливаете движение. Так… Адъютант, проводите фон Папена ко мне. Сейчас позавтракаем, Николай Степанович, и еще поговорим. — А когда те вышли, Громадин несколько минут задумчиво смотрел в узенькое, зарешеченное окошечко, затем проговорил, обращаясь к Гуторину: — Конечно, требуется ему повидать жену. Все понятно. Но вызвать ее оттуда — рискованное дело. Впрочем, они могут до Варшавы на самолете. Вася это устроит. А из Варшавы сюда? — Громадин покачал головой. — И хочется и колется.
— Да вы только намекните, что он здесь, и она на крыльях прилетит.
— Нет, комиссар, этого никак нельзя: узнает, что муж у нас, и ринется сломя голову. Вы заметили: у них, очевидно, очень большая любовь.
— Вот она и заставит Татьяну Яковлевну не рисковать, а играть, — возразил Гуторин.
10
В первую минуту, когда Громадин предложил полковнику Кишу следовать за партизанами, тот, вытаращив глаза, сказал:
— Подчиняюсь только силе.
Генерал усмехнулся:
— А бессилию никто на свете не подчиняется. Ничего, полковник: потом будете благодарить нас.
— А семья? Семья? Жена и двое детей, — бледнея, воскликнул Киш.
— Семью вашу переправим к партизанам в Чехословакию.
И Киш затосковал. Первые дни он походил на переярка волчонка, которого словили и посадили в клетку. Он беспрестанно кружился в блиндаже вокруг стола, ни с кем не разговаривал, не принимал пищу. За несколько дней похудел, оброс бородой и стал напоминать помешанного, бормоча одно и то же:
— Нейтралитет. Нейтралитет. Нейтралитет.
Однажды, связавшись с Громадиным по рации, Гуторин сообщил:
— «Нейтралитет» наш кружится, как белка в колесе: не ест, не спит. Что делать?
— Обломается, — успокоил Громадин. — О семье передайте: все устроено. Посылаю документы.
