Когда лодка, загруженная доверху, тронулась, конь, выйдя на берег, заржал, а старик поманил:
— Васярка! Васярка! Айда за нами!
Конь поплыл за лодкой.
На том берегу старик чуть не опрокинул лодку, кинулся к коню и, надевая на него уздечку, тихо говорил:
— Васярка! Васярка! Ах, умница! Жаль, хомут не захватили! — но, вглядевшись в темноту, он различил хаты, брошенные партизанами, побежал во двор и вскоре выкатил оттуда телегу, в которой лежал хомут. — Вот как сыграно. А отчего? Оттого, что мы Васярку на руках вынянчили. Он ведь без матери остался.
Васярку быстро впрягли в телегу, положили сонных девочек, а вместе с ними и узелки. Подвода тронулась в горку, за ней все…
День они провели в лесу у болота. В ночь, минуя станцию Тощица, попали на реку Друть — болотистые, топкие места. Тут их на заре встретил комиссар Гуторин. Он подошел к Тимофеичу и, обворожительно улыбаясь, здороваясь за руку, проговорил.
— Деда! Деда! И вы прибыли к нам, посмотреть на наши непорядки и пожурить нас.
— А-а-а, подсолнушек! — в свою очередь воскликнул Тимофеич. — Вот кого не ждал!
— И не рады, деда?
— Ну! Как домой приехал. Только знаешь чего? Ты мне дом отведи с конюшней: конь с нами пришел.
Николай Кораблев всмотрелся в Гуторина. Тот в самом деле походил на подсолнушек в цвету. Он со всеми здоровался, шутил, а когда подошел к Машеньке и Шарику, надул губы, скособочился, потом вдруг встал на четвереньки и пополз к девочкам. Те взвизгнули, а Шарик, вцепившись ручонками ему в волосы, закричала, заливаясь веселым, звонким смехом:
— Ну-к ты! Ну-к ты!
— Деда! Забодает! — подхватила, будто и в страхе, по тоже заливаясь звонким смехом, Машенька.
— Удивительный человек. Кто это? — спросил Николай Кораблев.
— Комиссар. Заместитель генерала Громадина, — ответил Петр Петрович, любуясь тем, как хохочут дочки и как с ними забавляется Гуторин.
Так же восхищенно на Гуторина смотрели и все остальные, только Сиволобов загрустил: он вспомнил своих ребятишек, особенно самого младшего, сынишку, и захотелось ему вот так же пошалить с детками. Елена Егоровна стояла на страже: она ждала, куда Гуторин направит всех, и думала:
«Что-то будет теперь? Ведь они у меня еще такие маленькие, а скоро фронт приблизится сюда!»
Гуторин, взяв на руки Шарика, посадив на плечо Машеньку (они так и вцепились в него, как репья), шагнул к Николаю Кораблеву, говоря Тимофеичу:
— Ну, места, для вас уготованные, есть. Пока на всех одна хата. С жилплощадью у нас туговато, — смеясь, произнес он. — Комендант отведет, — он показал на человека, стоящего в сторонке.
Гуторин же обратился к Николаю Кораблеву:
— А вы, стало быть, — Николай Степанович? Очень рад. Вас приказано отвести в мой дворец и кормить, поить вдосталь до приезда генерала.
Николаи Кораблев недоуменно и растерянно посмотрел на Сиволобова. Гуторин подметил это, добавил:
— Не беспокойтесь, Николай Степанович. Он побудет с Яковом Ивановичем. Яков Иванович, — сказал он Яне, — твой гость… не урони нас в грязь лицом…
7
Николай Кораблев несколько дней жил в обширном блиндаже Гуторина, вернее в избе, врытой глубоко в землю. В углу избы стояла рация, черная, похожая на железный ящик. Гуторин часто прибегал к ней, переговариваясь то с отдаленными отрядами, то с Москвой. Из переговоров Николай Кораблев уловил, что в Пинских болотах уже есть организованные партизанские батальоны, полки и что генерал Громадин находится в Брянских лесах. Иногда они вместе с Гуториным слушали передачу из Минска. В Минске была так называемая «народная власть», и диктор то и дело клял «москалей», но чаще передавал о гибели на фронте такого-то и такого-то. Наряду с этим неслись фокстроты, румбы, немецкие марши — резкие, гремящие.
— Сорок пугать — хорошая музыка, — сказал однажды Гуторин, а потом сообщил: — Генерал через несколько дней будет здесь. Заканчивает дела там — в Брянских лесах: оседлал все дороги и бьет бегущих немцев. Ну, одни пробежали, другие ноги потеряли. Да-а.
Николай Кораблев спросил:
— Куда делся Яков Иванович?
— У-у-у! Он уже, наверное, в Брянских лесах: докладывает генералу, — и, посмотрев в большие, карие, заполненные тоской глаза Николая Кораблева, комиссар тихо проговорил: — А я все жду — о другом вы спросите меня.
