— Спасибо тебе, сношушка, вспомнила про меня, — заплетающимся языком, с дрожью в голосе произнес Тимофеич.
— Мы пошли по проселочной дороге, приблизительно на Журавли. К вечеру добрались до деревушки. Но нас никто не пускал: все боялись фашистов. Говорили: «Заходите, когда стемнеет». А когда стемнело, люди стали будто другие: нас приняли, накормили, положили спать в тепло на печку. Погоревали с нами вместе, а рано утром разбудили и сказали: «Вот вам хлеб и ступайте дальше». И мы пошли дальше. На пятый день, когда нас разбудили, сестра заявила: «Я не могу дальше: видишь, у меня кровь. Иди одна, иди. Не то и ты погибнешь, и девочки погибнут. А я останусь тут — умирать». Да-а, как ни горестно было, но я пошла одна с дочками. Машенька держится за юбку, а Шарик у меня на руках… и потянулось страшное время… Осеннее холодное солнце, грязь, пустота на дороге — ни подвод, ни людей… только я и две мои дочки… в кровь натерты ноги… они каждый день мокрые… только ночью согреваются на печке. Только ночью нас принимают добрые люди, а утром рано говорят: «Вот вам хлеб, идите дальше». И мы идем, идем, идем. Который уже день? Я потеряла счет. Куда идем? А вдруг и там, в Журавлях, фашисты? И вот мы явимся туда, нас посадят на подводу и отвезут в овраг. Что же делать? Что? Что? Что?.. Так вот иногда задумаешься и забудешь про Машеньку. Но вдруг придешь в себя, оглянешься, а ее рядом нет: она далеко-далеко на дороге, как точка. Зовешь — не слышит. Тогда я иду к ней. А она стоя спит. «Машенька, — говорю, — зачем ты бросила держаться за юбку и отстала?» Она проснется и одно: «На печку…» Тогда я стала привязывать ее за руку… Так мы и пришли к батюшке, — закончила Елена Егоровна, и на ее глазах навернулись слезы.
«Вон откуда у маленькой Машеньки взрослость», — подумал Николай Кораблев и, вздохнув, вспомнил Татьяну, сына и мать Татьяны.
— Вот так, наверное, ходили и они… — сказал он сам себе и, снова посмотрев на лицо Елены Егоровны, спросил:
— А здесь как живете? Ведь кругом враг.
— Сюда они боятся заглядывать, — пояснил Петр Петрович. — Но теперь и нам на время придется перебраться за Днепр.
— Это почему, Петюша? — со страхом спросила Елена Егоровна.
— Видишь ли, Леночка, мы находимся между Днепром и рекой Сож. Гитлеровцы укрепляют Сож и Днепр. На этой узкой полоске они, конечно, постараются очиститься от нас… да и мы отрываемся от основной базы партизан.
— Опять на дорогу? Я не пойду, — и маленькая Маша по-взрослому заплакала.
Рано утром, когда из партизанского отряда вернулись Яня Резанов и Сиволобов, старик Тимофеич, хлопнув рукой по столу, сказал:
— Ну, в путь-дорогу! Все ночью уже выехали.
Он запряг Васярку, буланенького жеребчика, в телегу, и тогда из дома вынесли спящих девочек, кое-какую одежонку. Все остальное добро Тимофеич несколько дней тому назад спрятал в лесу. Затем заколотили окна, и лошадка тронулась со двора.
К вечеру они прибыли на берег Днепра.
Яня где-то разыскал лодку, усадил в нее девочек, погрузил одежонку и, как только стемнело, пригласил всех. Но тут Тимофеич запротестовал:
— А коня куда?
— Его, отец, придется пристрелить, — дрогнувшим голосом сказал Петр Петрович.
— Ка-ак? — старик будто чем-то подавился. — Васярку застрелить? Да ты что, в уме ли, сынок? А потом как дочерям в глаза смотреть будешь, когда спросят: «Где Васярка?»
— Не знаю, отец. Они ведь подрастут и другим могут заинтересоваться: «Папа, а ты людей убивал?» Скажу: «Не людей, а зверей». Ну, отпряги Васярку и пусти. Он гитлеровцам в руки попадет, они на нем снаряды на тебя возить будут.
— Так сделаем, — вмешался Яня, — отправим вас на ту сторону, а потом с Тимофеичем вернемся, Васярку к лодке привяжем и переплывем. Невелик он тут, Днепр.
— Ухты, Яков Иванович, душа ты моя! — воскликнул старик и обнял Яню.
— Чушь порете! — уже строго сказал Петр Петрович. — Ведь на это вам понадобится часа два-три. Пока возимся с конем, рассветет. Вот попадем из-за коня в лапы врагу, тогда, отец, как ты будешь смотреть в глаза внучкам?
— Эх! Козырь! Такого не побьешь! — чуть нс плача, проговорил старик и выпряг коня, потом снял с него уздечку, обнял голову, расцеловал в лоб и добавил: — Ступай, Васярка… за нами. Переправишься — жить будешь.
