— Кто живой тут? Эй! — с дрожью в голосе окликнул он.
Из ямы показалась лохматая голова, лицо, заросшее бородой, с провалами на щеках и большими горящими глазами.
— Я тут живой, как видишь, — ответил человек, осматривая Яню воспаленными глазами. — Я, Ермолай Агапов. Сызнова жизнь начинаю. И ты, вижу, моей породы. Давай обосновывайся.
— Нет. Мне еще время не вышло, — со скрытой завистью проговорил Яня и подошел к Ермолаю, заглядывая в свежевырытую яму, видя там пестренькую курочку, всю в грязненьких ленточках. — Эх, живность около тебя?
— Да-а. Спаслась, — с радостью сообщил Ермолай. — Только лопаткой землю копнул, как она из полыни ко мне, и голосок: «Ке-ке-ке». Ишь, уцелела. Одна единственная в селе. А другая поганая живность развелась — крысы. Боюсь: спать лягу — сожрут.
— Крысы живого человека не сожрут. Хуже крыс на земле существа есть — их бойся. Как они тебя не зацапали?
— Немцы-то? Видал. Подошли к селу, да, видно, перепугались: пожарища мертвая. Ведь такое село во сне приснится, и то с ума спятишь, — со стоном закончил Ермолай и снова принялся копать, осторожно обходя лопатой курочку.
— Ты вот что, оставь на время строительство свое, — попросил Яня. — Скажи: не один ведь в село-то пришел? Видал я три следа. Куда двое делись? Командарм товарищ Горбунов меня в поиски послал.
— Знаю его. Знаю! — оживленно воскликнул Ермолай. — В бане у меня мылся.
— Ну, тогда помогай мне. Где двое-то?
— Мои дружки? Ушли, брат, сначала вон на ту гору. Вон лес-то. А потом я видел: немцы двигались туда, а дружки мои кинулись в сторону… из автоматов палили. И с тех пор не знаю.
— За твою откровенность я тебе радостную весть сообщу, — чуть погодя сказал Яня.
— Скажи. Только не знаю, какая радость перешибет мою хворь. Иногда сердце так ноет, что думаешь, такая боль быка бы свалила. Нет. Видишь, копаю.
— Вот что: из села этого люди к нам, к партизанам, еще в прошлом году сбежали. Село подожгли, и все подались к нам.
— Ну-у? Значит, и жена моя и дочка? И отец, поди-ка, жив? Крепкий старик — дуб!
Яня Резанов знал: отец Ермолая, тоже Ермолай Агапов, погиб от руки карателя Ганса Коха, потом Ганс Кох был убит Татьяной Половцевой, Савелий Раков, друг Ермолая Агапова, собрал немцев к себе в хату, припер двери, окна и поджег, дочку Ермолая Ганс Кох пристрелил, жена Ермолая сошла с ума и погибла во время перехода в Брянские леса. Очень много знал Яня и потому даже сотой доли не мог сказать. Он долго думал, не отрывая взгляда от воспаленных глаз Ермолая, затем произнес:
— Жди! Жизнь сюда вернется. А я пойду. Сам был воином, знаешь: приказ надо безотлагательно выполнять, — и тронулся через заросли сорняков на гору, указанную Ермолаем.
Отойдя метров двести от пепелища, Яня на пригорке остановился. Внизу перед ним лежало мертвое село, и только в одном месте мелькали вспышки земли. Оттуда неслось завывающее пение Ермолая.
— Живуч русский человек: никакая сила его не сломит. Вот выроет землянку, потом хату построит, детей народит и жизнь продолжать будет. А те? Поглядим, как жить будут, когда бока наломаем, — и он нарастяжку, будто перед слушателями, проговорил: — И-и-и у нас были буржуи всех мастей. Бока наломали им, теперь погибают в ветхости.
Яня любил в одиночку поговорить. При народе он стеснялся: бурчал. А когда оставался один, особенно на просторах природы, произносил длинные, зажигательные, идущие от всего сердца речи. И теперь, взволнованный видом села, деятельностью Ермолая, он произнес с пригорка длинную речь, то и дело потрясая кулаком. Закончив, представляя себе, какой гром аплодисментов понесся от слушателей, он тронулся выше и вскоре увидел пенечек, а около него примятую траву. По всему было ясно, что один человек полулежал, а другой сидел на пенечке, помяв прикладом автомата около себя траву. Яня опустился на пенечек и стал рассуждать:
— Значит, человек сидел вот так. Откуда появились фрицы? Стрельба была? Была, — он поднялся и пошел в ту сторону, откуда, по его мнению, наступали немцы. И вскоре заметил царапины от пуль на стволах деревьев. Царапины повели его в глубь леса, метров через двести царапины пропали, но виднелись следы на траве — значит, люди бежали. Вот следы рассыпались, один человек кинулся вправо, другой — влево, и снова сошлись уже на поляне.
