В сторону Сванна - страница 119
После обеда Форшвиль подошел к доктору.
— А госпожа Вердюрен, надо думать, была хоть куда в свое время, и потом с этой женщиной есть о чем поговорить, а, по мне, это главное. Конечно, она уже не первой молодости. Но госпожа де Креси — вот смышленая дамочка, черт меня побери! Все на лету хватает. Мы говорим о госпоже де Креси, — пояснил он г-ну Вердюрену, который подошел к ним с трубкой во рту. — А как сложена, какое тело…
— Да уж, если дойдет до тела… — внезапно заявил Котар, давно поджидавший паузу, чтобы вставить эту старую шутку: он опасался, что, если разговор изменит направление, предлога для нее уже не подвернется, и выпалил ее с преувеличенной непосредственностью и апломбом, призванными скрыть автоматизм и неуверенность, неизбежно сопутствующие всему заученному. Форшвиль узнал каламбур и развеселился. А г-ну Вердюрену любой повод был кстати: он как раз недавно придумал свой способ обозначать веселье простым и ясным символом, не хуже г-жи Вердюрен. Едва его голова и плечи приходили в движение, как бы предупреждавшее о приступе смеха, как он тут же начинал кашлять, словно от неудержимого хохота поперхнулся дымом своей трубки. Не вынимая ее из уголка рта, он до бесконечности длил иллюзию удушья в сочетании с бурным весельем. Так что они с г-жой Вердюрен, которая неподалеку слушала художника, что-то ей рассказывавшего, и прикрывала глаза, и готовилась зарыться лицом в ладони, напоминали две театральные маски, обозначающие веселье двумя разными способами.
Между прочим, г-н Вердюрен правильно рассчитал, не убирая изо рта трубки: Котар, которому нужно было на минутку отлучиться, вполголоса отпустил шуточку, которую недавно выучил и повторял всякий раз, когда ему надо было удалиться в то же место: «Загляну-ка я, куда герцог д’Омаль пешком ходит»[223], так что приступ кашля у г-на Вердюрена возобновился.
— Да убери ты свою трубку, ты же задохнешься, если будешь все время вот так бороться со смехом, — сказала ему г-жа Вердюрен, которая подошла пригласить гостей отведать ликеры.
— Какой у вас прелестный муж, бездна остроумия, — объявил Форшвиль г-же Котар. — Благодарю, мадам, старый солдат вроде меня никогда не откажется пропустить рюмочку.
— Господин де Форшвиль находит Одетту прелестной, — сказал г-н Вердюрен жене.
— Кстати, она бы охотно заехала к нам как-нибудь днем одновременно с вами, — подхватила она. — Надо будет это устроить, но так, чтобы Сванн не знал. Он вносит, знаете, какую-то натянутость. Разумеется, это не помешает вам приходить по вечерам, мы надеемся, что вы будете у нас бывать очень часто. Скоро погода установится, начнем выбираться за город. Вы ничего не имеете против скромного ужина в Булонском лесу? Ну вот и прекрасно, очень мило с вашей стороны. А не пора ли вам заняться делом? — крикнула она юному пианисту, демонстрируя Форшвилю, новенькому, которым весьма дорожила, свое остроумие и в то же время тираническую власть над «верными».
— Господин де Форшвиль слегка прошелся на твой счет, — сказала г-жа Котар мужу, когда он вернулся в салон.
А Котар, которому с начала обеда мысль о дворянстве Форшвиля не давала покоя, сказал:
— Я сейчас лечу одну баронессу, баронессу Пютбюс… Пютбюсы участвовали в Крестовых походах, не правда ли? У них в Померании есть озеро в десять раз больше площади Согласия. Я ее лечу от сухого артрита, это очаровательная женщина. Кстати, она, по-моему, знакома с госпожой Вердюрен.
Это позволило Форшвилю позже, когда он оказался наедине с г-жой Котар, дополнить благоприятное суждение о ее муже, высказанное ранее:
— И потом, он интересный человек, чувствуется, что он со многими знаком. Бог ты мой, чего они только не знают, эти врачи.
— Сыграть фразу из сонаты для господина Сванна? — спросил пианист.
— Надеюсь, это одна соната, а не целый венок? — спросил г-н де Форшвиль, желая скаламбурить.
Но доктор Котар не понял и решил, что г-н де Форшвиль заблуждается. Вне себя от усердия, он поспешил внести поправку.
— Да нет же, это про сонеты говорят «венок», а не про сонаты, — ликуя, объявил он.
