Форшвиль объяснил ему, что просто пошутил. Доктор покраснел.
— Согласитесь, доктор, что это смешной каламбур!
— О да! Я его уже давно знаю, — отвечал Котар.
Но тут они замолчали; под сумятицу скрипичных тремоло, защищавших ее своей трепещущей долготой еще за две октавы до ее начала — так в гористом краю, за кажущейся головокружительной неподвижностью водопада, замечаешь двумястами футами ниже миниатюрную фигурку путешественницы, — явилась фраза, далекая, грациозная, хранимая бесконечным буйством прозрачной, беспрерывной звуковой завесы. И Сванн в душе взмолился ей — как наперснице его любви, как подруге его возлюбленной: пускай подскажет Одетте не обращать внимания на этого Форшвиля.
— Как вы припозднились, — сказала г-жа Вердюрен одному из «верных», которого пригласили только к концу обеда, выпить со всеми кофе, — нам тут сегодня давали такого несравненного Бришо! Что за красноречие! Но он уже ушел. Правда, господин Сванн? По-моему, вы впервые с ним встретились? — сказала она, желая подчеркнуть, что этим знакомством Сванн обязан именно ей. — Не правда ли, наш Бришо был восхитителен?
Сванн вежливо поклонился.
— Нет? Он вас не заинтересовал? — сухо уточнила г-жа Вердюрен.
— Ну что вы, сударыня, я был покорен. Он, может быть, больно уж категоричен, на мой вкус, и чересчур жизнерадостен. Мне в нем подчас не хватает сомнений и мягкости, но чувствуется, что он очень знающий и славный человек.
Расходились очень поздно. Первые слова Котара, обращенные к жене, были:
— Я редко видел госпожу Вердюрен в таком ударе, как сегодня.
— Кто, собственно, такая эта госпожа Вердюрен? Дама полусвета? — спросил Форшвиль у художника, которого пригласил к себе в экипаж.
Одетта с сожалением проводила его взглядом; она не смела уклониться от возвращения вместе со Сванном, но в экипаже не скрывала дурного настроения, а когда он спросил, хочет ли она, что бы он зашел к ней, процедила: «Ну разумеется» — и с досадой передернула плечами. Когда все разъехались, г-жа Вердюрен сказала мужу:
— Ты заметил, как по-дурацки засмеялся Сванн, когда говорили о госпоже Ла Тремуйль?
Она заметила, что, говоря о герцогине, Сванн и Форшвиль несколько раз опустили частицу «де». По ее мнению, этим они хотели показать, что не испытывают трепета перед титулами, так что она решила проявить неменьшую гордость, но не вполне уловила, какая грамматическая форма будет тут уместна. Так что речевые ошибки перевесили у нее республиканскую непримиримость: обычно она говорила «де Ла Тремуйли», а вернее, сокращала, как принято в кафешантанах и в подписях к карикатурам, и получалось что-то вроде «д’Ла Тремуйли», но теперь она поправилась и сказала «госпожа Ла Тремуйль». «Герцогиня, как говорит Сванн», — иронически добавила она с улыбкой, доказывавшей, что она просто цитирует и не несет никакой ответственности за такое наивное и смехотворное наименование.
— Признаюсь тебе, мне он показался очень глупым.
А г-н Вердюрен ответил:
— В нем нет искренности, этот господин себе на уме, ни рыба ни мясо. Хочет угодить и нашим и вашим. Совсем не то что Форшвиль! Этот, по крайней мере, напрямик говорит то, что думает. Нравится это вам или не нравится. Не то что Сванн, ни богу свечка, ни черту кочерга. Кстати, Одетте, по-моему, решительно больше нравится Форшвиль, и я ее понимаю. И потом, Сванн же корчит из себя великосветского щеголя, защитника герцогинь — а у того, по крайней мере, у самого есть титул, что ни говори, а он граф де Форшвиль, — добавил он со значением, словно, зная историю этой семьи, имеет в виду ее исключительные заслуги.
— Знаешь, — сказала г-жа Вердюрен, — Сванн почему-то вздумал подпустить насчет Бришо какие-то ядовитые намеки, в общем-то смехотворные. Разумеется, он видел, что Бришо все в доме любят, так что метил-то он в нас, хотел нам испортить обед. Он из тех дружков-приятелей, которые чуть за порог — и начинают о вас злословить.
— Но я же тебе говорил, — отозвался г-н Вердюрен, — он неудачник, мелкий завистник: малейший чужой успех ему покою не дает.
На самом деле в любом из «верных» злопыхательства было больше, чем в Сванне; но всем им хватало благоразумия приправлять злословие расхожими шуточками, капелькой воодушевления или сердечности; между тем в устах Сванна любой мало-мальски сдержанный отзыв, не сопровождаемый условными формулами вроде «не в упрек ему будь сказано», до которых он не желал опускаться, казался коварным выпадом. Бывают оригинальные авторы, у которых малейшая дерзость возмущает читателя, потому что они не польстили ему с самого начала, не предложили ему общих мест, к которым он привык; точно так же Сванн вызывал негодование у г-на Вердюрена. И Сванна, как тех писателей, из-за новизны его языка подозревали в коварстве умыслов.
