— Враги или друзья? — Григорий Иванович еще раз окинул глазами степь и, тронув коня за повод, поехал навстречу. Передний казак крикнул что-то ехавшим сзади, и те сняли винтовки.
— Кто такой? — заплывшие жиром глаза Силы Ведерникова в упор посмотрели на Русакова.
— Я не обязан отчитываться перед тобой! — ответил сердито Григорий Иванович и сделал попытку объехать казаков.
— Стой! — Ведерников поднял руку с нагайкой. — Куда едешь? — И, повернувшись к казакам, сказал многозначительно: — Ребята! — Те защелкали затворами винтовок.
— Большевик?
— Да, — твердо ответил Русаков. — Что вам нужно?
— Заворачивай обратно в Усть-Уйскую! — скомандовал Ведерников. — Там разберемся. А револьвер-то дай сюда! — протянул он руку к Русакову.
Сопротивляться было бесполезно.
Часа через два в избу фронтовика Ошуркова, где остановился Федот, поспешно зашел казак-сосед. Матрос разбирал затвор винтовки.
— Утром поймали в степи большевика и привели в исполком, — не снимая шапки, заявил с порога вошедший.
Матрос вскочил на ноги.
— Какой он из себя?
— Плотный, голова стрижена под машинку. В плечах широк.
Федот накинул полушубок и, прицепив гранату, бросил отрывисто:
— Пошли в исполком. Это Русаков.
Ошурков, одеваясь, повернулся к жене:
— Сбегай за фронтовиками, пускай сейчас же идут в исполком, — и, открыв подполье, вынул оттуда винтовку. — Пошли.
Все трое поспешно зашагали к станичному комитету. В коридоре услышали твердый голос Русакова:
— Отвечать на ваши вопросы отказываюсь!
Федотко пнул ногой дверь, шагнул в комнату. Русакова допрашивал Сила Ведерников. Кобура револьвера болталась у Русакова на ремешке, на лице виднелась ссадина.
Матрос выхватил гранату:
— Вон отсюда, сволочи!
Перепуганный Ведерников распахнул окно и лег толстым животом на подоконник. Ошурков рванул его за широкие лампасы, и в тот же миг тучное тело Ведерникова перелетело за окно. Остальные комитетчики, выхватив клинки, сбились тесной кучей в угол.
Разъяренный Федот, продолжая размахивать гранатой, шагнул к белоказакам и повторил возбужденно:
— Вон отсюда!
Озираясь, точно затравленные волки, те потянулись возле стен к выходу.
На крыльце их встретили подбежавшие к исполкому фронтовики.
— Бросай клинки!
Защелкали затворы винтовок. Угрюмые комитетчики один за другим побросали шашки. Ночью в доме Ошуркова Русаков ушел в горенку и, усевшись за стол, при свете висячей лампы стал что-то писать. Неожиданно со стороны палисадника раздался выстрел, дзинькнуло стекло, и пуля, разбив лампу, впилась в стену. Русаков отпрянул от стола, встал за косяк. Прогремел второй выстрел.
— Из-за угла стреляют гады! — услышал он приглушенный шепот Федота. Наткнувшись в темноте на Григория Ивановича, матрос сказал с тревогой: — Ложись на пол!
Было слышно, как в кухне жена Ошуркова испуганно шарила рукой по столу, разыскивая спички.
— Не зажигай, — тихо заметил муж. Женщина опустилась на постель.
Остаток ночи прошел тревожно. В доме Ошуркова не спали, чутко прислушиваясь к шорохам улицы. Как только показался рассвет, хозяин вместе с матросом осторожно вышел за ограду.
— Стреляли через палисадник. Смотри, вон сломанная ветка.
Утром на митинге Русаков говорил:
— Враги посылают пули из-за угла. Они знают, что приходит их последний день и в своей злобе не останавливаются ни перед чем!
Толпа загудела.
— Наш лучший ответ врагам — взять власть в свои руки! Да живет революция!
После выборов в станичный комитет, куда вошли в большинстве фронтовики, Григорий Иванович вместе с матросом выехал в соседнюю станицу.
Зима наступила ранняя. В середине ноября повалил снег и шел несколько дней подряд. Затем ударили морозы, установился санный путь. В деревнях и станицах по-прежнему было неспокойно. Стычки бедноты с представителями властей начали охватывать новые волости.
В Марамыш в одиночку и мелкими отрядами стали стекаться с уезда вооруженные люди окольными дорогами, избегая богатых заимок; в город прибывали обычно ночью, размещались в избах кожевников и пимокатов.
В укоме партии людно. В караульной комнате, на полу, спали вповалку только что прибывшие дружинники.
В небольшой комнате Русакова собрались коммунисты.
