Василиса Терентьевна не раз пыталась говорить со снохой, увещевала, стыдила. Дарья продолжала пить.
Сергей, освободившись от дел, проводил время в диких кутежах и окончательно махнул рукой на жену: «Скорее свихнется».
Развязка пришла неожиданно. В августе, когда он кутил с Элеонорой на ближайшей ярмарке, Дарья повесилась. Хоронили ее скромно. За гробом шли Василиса Терентьевна, Стафей и несколько старушонок. Когда вырос холмик на могиле, глухонемой припал к свежей земле и долго лежал неподвижно.
Утром он собрал свои пожитки и ушел неизвестно куда.
Приближалась осень. Холодный ветер шумел в голых ветвях акации и жимолости, наметая кучи пожелтевших листьев к опустевшим газонам фирсовского сада. Улетели птицы. Крупные капли дождя неторопливо стекали с окна, Никита сидел в глубоком кресле, напоминая старую нахохлившуюся птицу в опустевшем гнезде.
Русаков вместе с матросом выехал в Звериноголовскую. В степи было неспокойно. Начались стычки между комитетчиками и фронтовиками.
В Кочердыке станичный исполком, где засели богатые казаки, пытался обезоружить местных коммунистов. Только вмешательство Христины предотвратило свалку. Не лучше было и в Звериноголовской. Значительная часть фронтовиков была в эскадроне Шемета в Марамыше. Сила Ведерников стал притеснять их семьи. Отдельные вооруженные группы казаков, стоявших за советскую власть, скрывались по глухим заимкам. Нужно было обеспечить их руководством. Посоветовавшись с членами укома, Русаков взял с собой Осокина: матрос давно просился в «штормовую непогодь» и скучал во время «городского штиля».
Епифан Батурин по заданию укома налаживал организацию боевых дружин в селах и деревнях.
Обстановка в стране была тревожной. После июльской демонстрации в Петрограде назревала открытая борьба с контрреволюцией. Корниловское восстание открыло глаза многим, кто еще верил в «демократию» Керенского. Ряды большевиков Зауралья пополнялись. За батраками и крестьянской беднотой потянулись и середняки. В селах, где в Советы пролезли кулаки и их прихлебатели, при дележе видинеевского леса и земель дело дошло до драки. Поднималась беднота. Политическая атмосфера в Зауралье накалялась.
Сила Ведерников отнял у мужиков сено, которое те накосили на казачьих лугах.
— Даровые работнички попали, — глядя на длинный ряд подвод с сеном, потянувшихся с лугов к станице, злорадствовал Ведерников. Возле каждого воза ехал вооруженный казак из сотни.
— Нагайкой пошевеливайте этих лапотошников, — учил Сила казаков, — пускай другой раз не зарятся на чужие луга.
Мужики были угрюмы. Фронтовиков каратели угнали в Зауральск. Пьяные избили зачинщиков в съезжей избе и бросили в каталажку. Избитый Ераска лежал на холодной печке, зябко кутаясь в рваный армяк. Как только каратели уехали, он с помощью соседки перебрался в ее избу.
Голодная скотина ревела в пригонах, бродила по свалкам навоза в поисках кормов.
Через неделю после налетов белоказаков на Донки Ераска, только поднявшись на ноги, ушел неизвестно куда. На заброшенных заимках появились вооруженные люди.
Русаков с Федотом приехали в Кочердыкскую станицу ночью. До самого утра в комнате Христины светился огонь и слышались возбужденные голоса.
— Пора готовиться к вооруженному восстанию! — говорил Русаков. — Нужно копить силы для борьбы за власть Советов. Временное правительство доживает последние дни. Революция приближается!
Тут же на собрании был разработан план захвата власти в Кочердыке.
Христина выехала, в отдаленные казахские аулы, где скрывались от карательного отряда фронтовики.
Григорий Иванович оставил Федота в Усть-Уйской станице и продолжал свой путь на Звериноголовскую. Выехал рано. Земля за ночь подстыла, и лошадь бежала легко.
Не доезжая до мельницы, он заметил небольшую группу всадников, ехавших навстречу, и оглянулся. Кругом лежала ровная степь. Ни кустика, ни бугорка, где можно было укрыться от врага. Русаков отстегнул кобуру револьвера и, приподнявшись на стременах, стал вглядываться вдаль. Ехали четыре вооруженных казака: впереди, раскачиваясь в седле, — тучный всадник на гнедой лошади, сзади, растянувшись цепочкой, двигались с винтовками остальные.
