Григорий Иванович вынул из бокового кармана аккуратно сложенный лист бумаги и, разгладив на столе, обвел взглядом присутствующих.
— Получено письмо Колющенко. Власть в Челябинске и Зауральске перешла в руки трудового народа. План захвата правительственных учреждений Марамыша таков: на тридцатое ноября назначено заседание меньшевистского совета. Из Зауральска ждут Кукарского, комиссара Временного правительства. Наша задача: изолировать меньшевиков, арестовать их руководителей, которые будут на заседании, и затем после окружения гарнизонной роты занять почту, телеграф. Как ты думаешь, товарищ Батурин, — обратился Русаков к Епифану, — кому можно поручить захват меньшевистского совета? — и, не дожидаясь ответа, предупредил: — Учти, задание ответственное и от успеха операции зависит весь ход восстания!
— Пойду сам! — решительно тряхнул головой Епиха.
— Решено. А на почту и телеграф?
— Пошлем Осипа, — ответил Батурин.
— Так, в казначейство?
— Федота Осокина.
— Горячий он парень, — покачал головой Русаков. — Как бы не натворил что-нибудь.
Епиха задумался.
— Придется держать с ним связь. Дадим ему группу фронтовиков с кожевенного завода вместе с товарищем Петровым.
— Хорошо, — согласился Русаков. — С казармами у нас выяснено?
— Да, половина людей там свои. Окружение поручается товарищу Шемету, — повернулся Епиха к молчаливо сидевшему за столом казаку. Тот ответил коротко:
— Я готов.
— По сведениям, карательный отряд сотника Пономарева начинает движение к Марамышу. — Русаков поочередно посмотрел на Батурина и Шемета. — Что предпринято?
— В Звериноголовской их встретит заслон Евграфа Истомина со Степаном Ростовцевым, — заявил, поднимаясь, Шемет.
— Григорий Иванович, а как быть с группой Дымова? — спросил Батурин.
— Если будут мешать, разоружить! — сказал тот твердо.
С осени анархист Пашка Дымов подобрал себе ватагу из уголовников, изредка делал набеги на богатые заимки и неделями пьянствовал. Недавно он вернулся из очередной «экспедиции».
За день до заседания меньшевистского совета в сопровождении конвоя прибыл Кукарский. Заседание открыл председатель Марамышского совета Устюгов, глава местных эсеров. Предоставив слово гостю, он слушал, развалясь в председательском кресле. Плоское лицо его сияло.
— Господа, я должен сообщить вам пренеприятное известие: большевики полностью захватили власть в Петрограде, Москве и других городах Центральной России… — начал Кукарский и, вынув носовой платок, потер им усы. — Но казачество и крестьяне Зауралья не питают ни малейшей симпатии к большевистским Советам и стоят за нас.
В зале послышались одобрительные хлопки. Устюгов лениво позвонил в колокольчик. Когда стало тихо, Кукарский, теребя на груди золотую цепочку от часов, продолжал:
— Повторяю, что казачество и крестьянство Зауралья не склонны принимать марксистскую доктрину, ибо она противоречит их укладу жизни, который большевики хотят разрушить. — Оратор снова потер усы платком и бросил небрежно: — В свете этих фактов мы считаем, что затея коммунистов захватить власть в Зауралье потерпит полное фиаско…
Увидев входившего Батурина с группой вооруженных фронтовиков, Кукарский вытянул шею и беспокойно перевел глаза на Устюгова. Тот, придерживаясь рукой за кресло, поднялся на ноги.
— Что вам угодно? Здесь происходит заседание.
— Придется вам его закрыть, господа: вы арестованы, — поднимаясь к трибуне, спокойно заявил Епиха. — Всякая попытка сопротивления будет подавлена оружием. Город в наших руках.
Часть меньшевиков кинулась к выходу и, наткнувшись на красногвардейцев, заметалась, точно испуганное стадо овец. Устюгов бросился к телефону. Станция не отвечала: там уже был Осип с дружинниками.
— Вы ответите за насилие, — подскочил Кукарский к Батурину.
— Убрать эту сволочь, — прогремел голос Епихи.
Раздался стук винтовочных затворов, и двое красногвардейцев стали подталкивать упиравшегося адвоката к выходу.
— Обыскать остальных!
Загнав меньшевиков в угол, Епиха поставил к ним усиленный караул и вышел с остальными красногвардейцами на улицу.
Ночь была светлая, морозная, под ногами хрустел снег.
