Кроме того, после ознакомления с доставленными ему леди Харрингтон приказами и донесениями ему было о чем поразмыслить. Граф с удовольствием узнал, что Восьмой флот оставляют за ним, но вот некоторые сообщения Разведуправления вызвали обеспокоенность: следовало как можно скорее поставить о них в известность адмирала Мэтьюса и его штаб. Таким образом, еще одной причиной для бегства с приема являлась необходимость обдумать полученную информацию и свести ее воедино. И вообще, признался себе граф, сформировать наконец окончательное мнение по некоторым вопросам. Проблема заключалась в том, что при всей серьезности донесений разведки о некоторых аспектах деятельности хевенитов адмирала куда больше встревожили проекты и планы Комиссии по развитию вооружения.
Мысль о необходимости проведения радикальной модернизации боевого оснащения кораблей, в то время как Звездное Королевство бьется за само свое существование, представлялась ему крайне сомнительной. В течение нескольких десятилетий, еще до развертывания активных боевых действий, он вел непрекращающуюся борьбу со сторонниками jeune ecole[4], предлагавшими оснастить корабли новейшими системами вооружения до завершения испытаний их боевых качеств. Порой борьба идей выливалась в ядовитую перебранку. Граф сожалел, что разница во взглядах породила личную неприязнь среди представителей высшего командования, однако никогда не позволял угрызениям совести повлиять на принципиальность своей позиции. Представители jeune ecole носились с идеей опережающего технического прогресса как с писаной торбой: казалось, некоторые из них действительно верили, будто любая новая идея хороша просто в силу своей новизны. Ход войны, как показывал опыт адмирала, ни в чем их не убедил, а стало быть…
Плавный ход его мыслей прервал стук каблуков по паркету. Торопливо убрав ноги с консоли, адмирал вернул спинку кресла в вертикальное положение и быстро развернулся лицом к двери. Как человек светский он умел владеть собой, однако поняв, что хозяйка разоблачила его бегство, не мог совладать со смущением.
Она уже переступила порог и остановилась: высокая, стройная, облаченная в обманчиво простой бело-зеленый наряд, ставший на Грейсоне чем-то вроде ее цивильного мундира. За ее плечом застыл Эндрю Лафолле. Когда Александер встретил Хонор впервые, она коротко стригла свои густые волосы – а сейчас ей на спину падали каштановые волны. На груди ее сверкали золотом Ключ лена Харрингтон и Звезда Грейсона. В целом облик производил ошеломляющее впечатление.
Когда граф встал, чтобы приветствовать ее, Хонор улыбнулась изумлению, мелькнувшему на его лице, и, протянув руку, шагнула навстречу. Белая Гавань не подозревал, что служба безопасности Дворца Харрингтон следит за всеми его перемещениями, так что бегство гостя не было для хозяйки секретом.
В соответствии с грейсонским этикетом адмирал склонился перед Хонор, целуя ей руку, но, выпрямившись, слегка задержал ее ладонь в своей. Хэмиш был высок и широкоплеч, так что он и Хонор несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Она почувствовала, что Нимиц, привстав на ее плече, заинтересованно присматривается к графу.
– Я вижу, милорд, вы нашли для себя укромный уголок, – заметила Хонор.
– Укромный уголок, миледи?
– Назовем это так.
Хонор взглянула на Лафолле, и тот прочел в ее глазах молчаливый приказ. Оставлять землевладельца без охраны ему не хотелось, однако даже он не мог не признать, что здесь, в библиотеке собственного дворца, ее безопасности ничто не угрожает.
С легким поклоном телохранитель удалился. Когда дверь за ним затворилась, Хонор, шелестя юбками, прошла мимо Белой Гавани к главному терминалу и усадила Нимица на насест, укрепленный специально для него над консолью. Кот заурчал – то ли с укором, то ли со смехом – и шутливо ухватился за ее руку, делая вид, будто не хочет никуда перебираться. Привычная к этой игре, Хонор легко высвободилась, ласково погладила кота по голове и повернулась к графу.
– По правде сказать, милорд, я никогда не получала удовольствия от светских приемов и, присутствуя на них, чувствую себя не в своей тарелке, однако Мишель Хенке и адмирал Курвуазье научили меня притворяться, будто мне весело.
