— Ничего, есть и такие, которые знают, чего хочет мужчина, и как ему это подать. От них кровь кипит. — Он похлопал своего молодого друга по плечу. — Берешь машину, прихватываем пару девочек и едем на уикенд к одному моему родственнику. Хорошо проведешь время, гарантирую.
— Точно? А познакомить с какой-нибудь прямо сейчас не можешь?
— Ты хочешь сказать, сегодня вечером?
— Нет, не сегодня, но… Зачем везти их к твоему родственнику? Я хочу сказать, чем здесь плохо?
— Ладно, подумаем. — Он сознательно сменил тему. — Твой папа сионист?
— Черт, понятия не имею. Никогда не говорил с ним об этом.
— Все американцы — сионисты, — с легким осуждением в голосе сказал Абдул.
— Я американец, но не сионист, — мягко сказал Рой.
— Я имею в виду всех американских евреев.
— То есть?
— Ты же мне говорил, что твоя мать не еврейка. Значит по еврейскому закону ты не еврей.
— Я об этом ничего не знаю. Я всегда считал себя евреем, и так же считали мои друзья. Вообще-то до того, как я поступил в колледж, все мои друзья были евреями.
— И здесь.
Рой рассмеялся.
— Правильно. В колледже и здесь, но здесь я тоже в колледже.
— Ты прав. — Абдул посмотрел на часы. — У тебя в восемь встреча с отцом, ты бы оделся.
— А я что, не одет? Почему я должен наряжаться для встречи с собственным отцом?
На Рое была синяя хлопчатобумажная куртка «Эйзенхауэр» и выцветшие синие джинсы, обтрепанные внизу, на ногах босоножки. Абдул — ему было двадцать шесть, а Рою восемнадцать, — снисходительно покачал головой. Он никак не мог понять, почему американские студенты предпочитали одеваться как бедные рабочие, как феллахи, когда у них были деньги, чтобы купить приличную одежду. Он испытывал приятное удовлетворение от сознания, что одет прилично, даже очень прилично, — обтягивающий костюм из блестящей черной шерсти, рубашка с длинным, остроконечным воротником и широкий цветастый галстук. Вытянув ноги, он поворачивал туфли на пятках и с одобрением рассматривал их. Итальянские туфли с большими медными застежками были начищены до блеска.
— Ты не понимаешь, Рой. Ты идешь в «Кинг Дэвид», где даже в жаркие дни женщины ходят по вестибюлю в норковых палантинах. Отец, скорее всего, поведет тебя в «Гриль». Я даже не уверен, что они впустят тебя без галстука и без носков. Волосы тоже, конечно, им это не понравится, но тут уж они ничего не смогут сделать. Но в куртке и без галстука…
— Я одеваюсь так, и если им это не нравится — придется проглотить. А отец — кого он хочет видеть — меня или мой костюм? Что же касается метрдотеля, то мужчина не должен позволять этим типам помыкать собой. Вот что я тебе скажу, Абдул: мужчина должен быть сам собой. Это главное.
Абдул пожал плечами. Он не хотел спорить с этим молодым американцем, чьей дружбы так усиленно добивался.
— Возможно, ты прав, Рой. Пошли, я провожу тебя до остановки.
Рой сел в автобус, и с освещенного пятачка Абдул шагнул в темноту. Он услышал шаги сзади и остановился.
— Это ты, Махмуд? — спросил он по-арабски. — Мне показалось, что я раньше видел тебя позади нас. Ты шпионишь за мной?
— Я не шпионил. С кем ты дружишь — твое дело, пока оно не затрагивает остальных.
— Я знаю, что делаю, — коротко сказал Абдул.
— Хорошо, не хочу спорить, но если ты надеешься одурачить евреев дружбой с одним из них…
— Послушай, Махмуд, все мы под наблюдением, израильтяне знают, что мы не остановимся до полной победы. Но они надеются, что хорошее обращение — хочешь в университет — пожалуйста, — успокоит хоть кого-то из нас, и мы смиримся с мыслью, что нами управляют. Какое-то время это, пожалуй, еще продлится. А за кем они будут следить внимательнее — за теми, кто смирился, или за теми, кто не поддается? Им же так хочется верить, что кого-то из нас они склонили на свою сторону! — Он улыбнулся в темноте. — Так что я им даже немного помогаю. Рой молодой и не очень сообразительный, но он — хорошее прикрытие. А теперь, если ты шел за мной не для того, чтобы шпионить…
— У меня для тебя новости.
— Ну?
— Мы получили известие из Яффо. В Шин Бет[23] перестановка и Адуми перевели в Иерусалим. Он сейчас здесь. Его видели.
