— Черт, Мэл, — сказал Берт Рэймонд, — я имел в виду что-то вроде: «От всего сердца приглашаем вас на прием в честь…» — понимаешь, что-то официальное.
— Где ты живешь, Берт? Это же средневековье. Сегодня все просто и неофициально. Если послать такое приглашение, народ припрется в смокингах.
— Может, ты и прав, Мэл, — сказал Марти Дрекслер, — но тут не сказано, кто такой рабби Дойч. Я имею в виду, надо сказать что-то вроде «та-та-та, та-та-та… чтобы встретиться с нашим новым рабби, та-та-та, та-та-та».
— Да, но тогда народ может подумать, что рабби Смолл уезжает навсегда.
— Ну и? — Марти улыбнулся и поглядел на Берта Рэймонда.
— Ну и возникнет куча вопросов, и придется давать кучу объяснений. Эл Беккер, кстати, один из самых рьяных сторонников рабби. А я получил чек от «Беккер Форд-Линкольн» и…
— Это-то понятно, — сказал Рэймонд. — Я и сам сейчас делаю кое-что для Мейера Паффа и тоже не представляю, как он к этому отнесется.
Стэнли Агранат заметил, что надо бы написать «нашему дорогому рабби».
— С каких это пор он твой «дорогой рабби»?
— Всегда так говорят.
— Только на похоронах.
Оба рабби с женами стояли в конце малого зала, ожидая прибытия гостей. Было еще рано, и женская община занималась последними мелочами, расставляя чашки и блюдца, блюда с печеньем и нарезанным пирогом и споря о местах для цветов и украшений. Время от времени кто-нибудь из женщин обращался за консультацией к женам рабби, то ли потому, что благодаря своему положению они были для них высшей инстанцией, то ли просто как повод поговорить с новой ребицин.
Несколько членов правления стояли маленькой группой в стороне от суетившихся женщин, поглядывая в сторону двух рабби, которых оставили наедине для профессиональной беседы. В глаза бросалась разница между двумя этими людьми. Рабби Смолл был среднего роста, худ и бледен, рабби Дойч высок, строен, румян и широкоплеч. К тому же он был красив, с высоким лбом, увенчанным белыми волосами, которые казались еще белее рядом с черным шелком ермолки.
У него был орлиный нос и чувственный рот, обрамленный седыми усами и эспаньолкой. Когда он говорил, его глубокий баритон звучал ритмично, как у профессионального оратора, вовсе не так, как голос рабби Смолла, который даже на кафедре проповедника был монотонным и сухим. Никто не сказал, конечно, что сравнивает их, но это было видно из восторженного согласия, которым они встретили замечание Берта Рэймонда: «Здорово смотрится». И ясно было, что они все согласились, когда Марти Дрекслер добавил: «Вот так, по-моему, и должен выглядеть рабби».
Женщины пришли в такой же восторг от миссис Дойч, как мужчины от ее мужа. Она тоже была высокого роста, ее седые волосы были зачесаны на затылке вверх и скреплены гребнем. Это походило на диадему и придавало ей аристократический, почти царственный вид. В то же время она была проста и демократична. Когда президент женской общины представила ей членов организации, она сказала:
— Знаете, девочки, я конечно, никогда не сказала бы этого Хьюго, но, откровенно говоря, именно женская община руководит храмом.
Они были очарованы.
Все они любили Мириам Смолл, но так, как могли бы любить соседскую девочку из колледжа в коротких носках и мокасинах, которая приходила иногда посидеть с их ребенком. Рядом с Бетти Дойч она казалась не то что молодой, а просто незрелой.
Когда они подошли посоветоваться, где поставить декоративные подсвечники, Мириам сказала:
— Я бы поставила их в центре, чтобы они не мешали наливать чай.
Бетти Дойч отступила назад, чтобы лучше видеть стол, вернулась, передвинула подсвечники к концу стола, снова отошла и посмотрела на результат.
— Так они достаточно далеко от края, чтобы не слишком мешать, а стол кажется более длинным. Как вы думаете, девочки?
Их охотное согласие ясно означало, что ребицин теперь миссис Дойч. Заметив это, миссис Дойч взяла Мириам под руку, и пока они неторопливо возвращались к мужьям, прошептала:
— Когда не очень важно, какое принять решение, я взяла себе за правило всегда соглашаться с девочками из женской общины и поощрять их делать то, что они хотят.
