– Сейчас, помогу… – раздалось где‑то совсем близко. – Чем смогу, конечно…
Судя по голосу, приближавшийся если и не был постоянным клиентом отоларинголога, а заодно и логопеда, то чрезвычайно остро нуждался в их помощи: очень уж неразборчивыми получались у него слова, перемежаемые таким сипом и хрипом, как будто их издавали порядком неисправные кузнечные меха.
«Слава богу! – порадовался про себя Георгий. – Добрый старичок, видно, проходил мимо, на мое счастье…»
– Где ты тут? Хоть голос подай, мил человек…
– Здесь я, здесь! Слышите?
Шорох и хруст слышались уже чуть ли не возле головы. На лошади он едет, что ли?..
Ветки кустарника раздвинулись, и на фоне звездного неба Арталетов разглядел чей‑то, явно не человеческий, темный силуэт с большими остроконечными ушами, настороженно шевелящимися…
* * *
– Так вы в самом деле не собираетесь меня есть?
Георгий никак не мог поверить в то, что он не спит, не пьян вусмерть и не пребывает в гостях у приветливых психиатров. Да и было с чего впасть в панику: едва‑едва освещенный светом заходящей луны, но вполне реальный, в двух метрах перед ним сидел самый настоящий волк, причем довольно внушительных размеров – раза в два больше самой крупной немецкой овчарки.
То, что ночной гость не плод воображения бедной головы, пострадавшей от алкоголя и тяжелых кулаков дровосеков, а данная нам в ощущениях реальность, не подлежало сомнению: по поляне расплывался исходящий от волка густой запах псины, настолько крепкий, что, когда ветерок задувал с его стороны, начинали зверски слезиться глаза. Странно: аллергией на собак, тем более на волков, Георгий отродясь не страдал…
Однако, несмотря на то что собеседником Жоры был не очень‑то безобидный хищник, атавистический страх перед которым живет в душе любого истинно русского человека, воспитанного на народных сказках и советских мультфильмах, будь он горожанином хоть в седьмом поколении, ощущения неминуемой опасности как‑то не возникало. На оптимистический лад настраивало то обстоятельство, что зверь, вопреки всякой логике, оказался говорящим, то ли его заметный даже неопытным взглядом и в полутьме преклонный возраст…
– Чем я тебя буду есть, скажи на милость, мил человек? – прошамкал волк и оскалился, демонстрируя при скудном лунном освещении явный недостаток своего основного инструмента, дававший повод к числу необходимых пожилому хищнику медиков причислить и стоматолога. – Три зуба всего и осталось‑то… Не‑е‑ет, я теперь, понимаешь, вегетарианцем заделался, почище иного зайца… Правда, морковка и капуста свежие мне тоже не по зубам… – немного подумав, добавил он. – Спасибо, добрые люди выручают, подкармливают вареным да протертым, а то бы совсем кранты… У тебя, случаем, ничего такого не завалялось? Хотя откуда…
Георгий сокрушенно развел руками, будто извиняясь за то, что не прихватил с собой какой‑нибудь пареной репки или отварной брюссельской капусты. Волк понимающе покивал и вдруг, свирепо лязгнув почти беззубой пастью где‑то у себя за плечом, принялся остервенело, совсем по‑собачьи, чесаться задней лапой, постанывая при этом от удовольствия.
– Совсем заели, проклятые, – доверительно пожаловался он человеку, подразумевая, видно, вездесущих блох, пиетета перед дряхлым волком, пусть и говорящим, совсем не испытывающих. – Грызут и грызут… Грызут и грызут… О чем бишь я?..
– Вероятно, о блохах… – осторожно ответил Арталетов.
– Да нет, раньше, – досадливо мотнул лобастой башкой волк, ко всем бедам обремененный еще и склерозом. – До блох еще.
– О зубах говорили, о морковке, – пожал плечами, охнув при этом от боли, Георгий. – О дровосеках…
– Во‑во! – обрадовался волк. – О них, проклятущих! У меня с ними, понимаешь, старые счеты…
Он привстал на задние лапы и продемонстрировал при скупом освещении зарождающегося утра косой уродливый шрам поперек живота.
– Их работа!..
В голове Георгия провернулось что‑то, и всплыли детские воспоминания о Красной Шапочке, ее бедной бабушке…
«А почему у тебя такие большие уши? – ввинтился в уши ржавым штопором противный голос тети Вероники, старшей двоюродной сестрицы его матери, пичкающей зареванного пятилетнего Гошу мерзкой комковатой манной кашей собственного приготовления. – Да чтобы лучше тебя слышать, внученька…»
