– Это из‑за Красной Шапочки и ее бабушки? – еще более осторожно поинтересовался он. – Которых вы проглотили?..
– Какой там проглотил! – Волк даже плюнул в сторону, совсем по‑человечески. – Зашел, понимаешь, к старушке за миской овощной похлебки, да поболтать остался, а тут, как назло, эти архаровцы… Едва ушел тогда, а брюхо полгода потом зализывал, думал, не поднимусь уже…
Волк жалобно всхлипнул, и Георгий почувствовал к нему искреннюю жалость.
– Дружили мы с Шапочкиной бабушкой, – продолжал волк. – Я зайцев гонял от ее огорода, она мне то морковки подбрасывала, то кабачков… Косым‑то и невдомек, что я дичину уже не употребляю, вот и пугались, глупые… А саму Шапочку я только издали и видал. Раза два… Редко она навещала покойницу, ох, редко… Выросла вот, непотребством всяким занялась, свела дружбу с головорезами этими…
Арталетов еще раз почувствовал себя обманутым в лучших чувствах.
– Ты идти‑то как, сможешь? – Волк решил замять неприятную для обоих тему.
Георгий попробовал привстать со своей кочки и со стоном вынужден был рухнуть обратно. Похоже, братцы‑дровосеки перестарались, отбив что‑то весьма серьезное в не слишком могучем организме интеллигента. Комментариев не требовалось.
– Охо‑хо… – тяжко вздохнул говорящий хищник и опустился на брюхо, подставив мохнатую спину. – Садись. Только не гарцуй там особенно, я же не лошадь все‑таки…
– Может, я сам как‑нибудь?.. – попробовал отказаться Георгий, не представляя, как он выдержит скачку на таком неприспособленном для передвижения транспортном средстве, к тому же не по правилам, то есть без седла, стремян и уздечки. – Отлежусь вот немного…
– Ага, отлежится он, – буркнул волк, придвигаясь поближе. – Утром роса выпадет, и простынешь ты, добрый молодец, как пить дать. А туманы здесь коварные, гнилые… Покашляешь месячишко‑другой, и под березку… Хотя какие тут березки – каштаны одни непотребные, прости Господи…
– Так вы не местный?!
– Здрасте‑пожалте! – Волк был изумлен до глубины души. – Да я разве тебе не говорил?
– Н‑н‑нет…
– Из Расеи я, матушки, отрок… Из нее, родимой… А давно ли, недавно ли, не пытай, не припомню… Бабка тебе все объяснит…
Жора вдруг понял, что давно уже летит куда‑то в туманный утренний полумрак, едва успевая уклониться, когда какая‑нибудь особенно раскорячистая ветка коварно норовила хлестнуть его по лицу. Лицо обдувал сырой, напоенный запахами прели и неведомых цветов воздух, снизу радиатором парового отопления грел волчий хребет, против ожидания довольно удобный. Как и каким образом он взгромоздился на спину лесного «мустанга», Георгий не помнил совершенно. Чудеса, да и только!
Волк бежал удивительно ровной рысью, словно скакун‑иноходец, и если бы не уносящиеся назад с приличной скоростью деревья, могло бы показаться, что он со своим седоком на спине летит по хорошей европейской автостраде, а вместо когтистых лап у него четыре колеса…
«А вместо сердца – пламенный мотор!» – немузыкальным фальцетом взвизгнул кто‑то совсем рядом, да так явственно, что захотелось оглянуться.
– Ты это… – предупредил волк. – Не оглядывайся… Тебе сейчас разные голоса казаться будут, а ты не поддавайся. Суеверие, конечно, но от греха подальше…
От скорости туман по обе стороны лица свивался в спирали. Да‑а‑а, без ветрового стекла при таком движении трудновато…
– Вот, бывало, и мы с Иванушкой так мчались… – ностальгически бубнил откуда‑то снизу знакомый глуховатый голос, совершенно без одышки. – Сядет он мне на спину, свистнет в два пальца, врубит первую…
– Чего врубит?
– Да это я так… – смущенно отозвался волк. – Заговариваться начал на старости лет…
Бесконечная плавная скачка завораживала, заставляла веки сами собой склеиваться…
– А Иванушка‑то не Дурачок, часом? – поинтересовался Георгий, героически борясь со сном.
– Сам ты дурачок! – обиделся «скакун». – Царевич!..
Бросив взгляд вниз, Арталетов ошеломленно разглядел на себе вместо уродливого рубища парчовый кафтан с поперечными застежками на груди, напоминающими не то «разговоры» на шинелях буденовцев, не то «бранденбуры»[18] гусарских доломанов, а вытянув ногу, с риском сломать ее на полном скаку о какой‑нибудь шальной пень, увидел, что обута она в сафьяновый щегольской сапог, изукрашенный прихотливым переплетением узорчатого шитья.
